Вальс деревьев и неба

"Лантерн", 24 июля 1890 г.

"С недавнего времени парламент спрягает во всех временах глагол "защитить". Он защищает города, он защищает деревни, он защищает рабочих, буржуазию, крестьян, он также защищает работающих женщин и детей. После каникул он займется защитой животных… А как обстоит дело с защитой маков, васильков и роз?

…Проявим осмотрительность. Иначе от защиты к защите… мы быстро придем к тому, что запретим решительно все".

* * *

Я не умею плавать и все же брошусь в воду. Утону — тем хуже для меня. Или тем лучше. Другого выхода у меня нет. Приходит момент, когда следует осознать, что жизнь либо двинется вперед, либо остановится; нет ничего хуже, чем барахтаться в болоте существования, лишенного души, и чтобы не продлевать эту бесцветную обыденность, нужно рискнуть и взлететь над бездной. Когда воздух, который вы вдыхаете, становится невыносимым, когда вы убеждены, что похоронены заживо и для вас не осталось ни лазейки, ни горизонта, тогда соберите немного мужества, попробуйте разрушить стены, которые вас сдавили, и надейтесь, что их падение освободит вас. Какую бы цену ни пришлось заплатить, она будет менее тяжела, чем эта медленная смерть. Я ничего не выбирала, меня загнали в угол, другие вынудили меня, и сегодня я должна решиться, потому что у меня не хватит сил ни сопротивляться постоянному скрытому давлению, ни принять судьбу, которую мне уготовили. Чтобы обрести покой, мне, скорее всего, придется смириться с неизбежным, убедить себя, что в конечном счете, Жорж — не худший вариант, он не лысый и не пузатый, у него не пахнет дурно изо рта, он забавный и воспитанный, он обеспечит мне королевские условия и покой, озабоченный только тем, чтобы ему не мешали вести жизнь по своему усмотрению. Я рискую уступить, согласиться на сделку с совестью, какой является этот брак по расчету, вот уж точное слово, но я же не о том мечтала. И существует ли иной выбор для женщины, кроме как послушаться отца и, следуя закону своего окружения, склонить голову и покорно встать в строй?

В доме тихо, как на кладбище, давно уже не слышно никакого шума. Еще не так поздно, куры уже спят, скоро я смогу уйти к нему. Я не вернусь, я провожу в этом доме последние мгновения. Я самая счастливая из женщин, потому что сделала свой выбор и ни о чем не жалею. Или, может быть, мы поступим по-другому? Я вернусь в свою комнату, чтобы лучше подготовиться к нашему отъезду, забрать свои вещи, а потом исчезнуть навсегда. Никого не предупредив. Не оставив следов. Кто будет беспокоиться? Луиза, конечно, брат тоже. Отец? Да куда ж она подевалась? Подождем день-два, прежде чем обращаться в жандармерию, а то выставим себя в смешном свете. Они будут ждать, мучиться неизвестностью и чувством вины, но никогда не найдут меня, я сменю имя, говорят, это легко, когда приезжаешь на Лонг-Айленд. И больше никто в этой проклятой стране не услышит обо мне ни слова. Девушка, которая не существовала, растворится в природе.

Я гашу свет, напрягаю слух, но все тихо. Успокоенная, продвигаюсь в темноте с туфлями в руке, наощупь, как слепая, рукой ведя по стене; каждую паркетину я выучила наизусть. Спускаюсь на две ступеньки, и вдруг скрип заставляет меня вздрогнуть и повернуть голову. Брат выходит из туалета, в ночной рубашке, держа в одной руке почти догоревшую свечу, а в другой книгу. Он поднимает выше подсвечник, пораженный тем, что видит меня, его рука начинает дрожать, пламя колеблется, горячий воск обжигает его, по смущенному лицу пробегает гримаса.

— Я… — бормочет он.

— Ш-ш-ш… — говорю я, прижимая палец к губам.

Он подходит, оглядывает меня при тусклом свете, видит, что я одета, я пытаюсь улыбнуться ему, щеки у меня горят, наверняка я пунцовая, как мак, хотя он этого, кажется, не замечает, пальцем указываю на его спальню, он кивает, я продолжаю спускаться, оборачиваюсь, он стоит на площадке.

— Ш-ш-ш…

Его рука лежит на перилах, у меня ощущение, что он улыбается. Я иду медленно, добираюсь до первого этажа, поднимаю голову, на лестничной площадке темнота. Я открываю дверь и исчезаю с порывом воздуха.

* * *