Валюта

Сволочами мама именовала иностранцев – всех без разбора. Зоя ее прощала; та росла в старые времена и обладала стальными убеждениями по любому поводу. Впрочем, и в себе самой Зоя чувствовала иногда отголоски невнятной боли, которая достается, видимо, по наследству всем детям фронтовой полосы России, даже рожденным через много лет поле войны. И она не удивлялась, чувствуя, как вздрагивает сердце, облившись генетическим ужасом быстрее, чем поспевает сообразить ум, когда где-нибудь на экскурсии или просто в троллейбусе на Невском неожиданно взрывались поблизости раскаты немецкой речи. Наверное, это было естественным: неизвестно, скольким поколениям еще предстояло миновать для того, чтобы поблекла и растаяла черная тень блокады, довлеющая над каждой ленинградской семьей. Но тем не менее, в отличие от мамы, ей удавалось разделять работу и память, к интуристам она относилась легко и как-то не очень серьезно. Они были выходцами из другого мира, и прикладывать к ним мерку собственных понятий казалось ей столь же неестественным, как, например, обижаться на лошадь или собаку.

И сегодня она попыталась просто не замечать этого седого сеньора, который вызывал неприязнь лишь потому, что был немцем. Иностранцы галдели, как и полагается в день отъезда, в приподнятом состоянии. Зоя слушала вскользь, уплетая за обе щеки неземной салат из натуральных крабов.

– Сеньорита Зоя, а почему мы не посетили Пушкин? – прокричала через стол сеньора с ниткой жемчуга, трижды обернутой вокруг шеи. – Мне очень хотелось увидеть места, где родился ваш знаменитый писатель!