Валерия

На следующий день духовная была предъявлена, и мистер Сельвин известил нас, что он отыскал завещание полковника Демпстера, оставившего свое имение нерожденному еще ребенку с выделом части в пользу вдовы. Наследство, вследствие предполагаемого несуществования Лионеля, перешло к одному близкому родственнику полковника, человеку очень богатому и пользующемуся хорошею репутациею. Мистер Сельвин намерен был вступить прямо с ним в сношения. Значительная часть из тысячи двухсот фунтов, оставленных в банке, ушла на судебные издержки, но все еще осталось столько, что Лионель будет обеспечен на год, если захочет отправиться путешествовать немедленно.

Лионель сказал, что хочет уехать немедленно в Париж, и сегодня же после обеда пойдет за паспортом, а завтра придет со мною проститься.

Мы остались одни с мистером Сельвином, и я сказала ему между прочим, что у меня есть деньги, которые я желала бы отдать в верные руки. Он посоветовал мне отдать то, что у меня есть уже налицо, банкиру и обещал поискать мне верное помещение, когда я получу остальное. Он проводил меня до экипажа и обещал прийти ко мне послезавтра в три часа, в надежде, что горничная леди Р** к тому времени возвратится, и нам можно будет рассмотреть бумаги, хранящиеся в оловянном ящичке.

Возвратившись в Бэкер-Стрит, я нашла уже там горничную леди Р** и тотчас же приняла от нее все вещи. Ее я рассчитала, позволивши ей, впрочем, переночевать в доме и давши ей слово постараться доставить ей место. Я отпустила ее так поспешно затем, чтобы она не увидела Лионеля, и сказала ей, что я как душеприказчица не имею права держать ее ни дня лишнего и отвечаю за все издержки. Получивши ключи, я могла рассмотреть все в доме. Прежде всего я отыскала оловянный ящичек с хранящимися в нем бумагами; между ними был пакет с надписью: «Бумаги, касающиеся сестры моей Елены и ее ребенка». Я подумала, что лучше не трогать этих бумаг без мистера Сельвина и положила их в сторону. Потом я послала кухарку с письмом к мадам Жиронак, которую просила прийти провести со мною вечер. Мне было страшно одной в большом доме и хотелось побеседовать с истинным другом.

От нечего делать я принялась отворять комоды и шкафы с гардеробом леди Р** и изумилась множеству разных хранящихся в них вещей. Причудливая леди покупала иногда шелковые материи и бриллианты и потом клала их в сторону, ни разу не надевши. Из этих материй можно было наделать вдвое больше платьев, чем сколько было их сшито. Я нашла у нее огромную связку кружев; многие из них были чрезвычайно красивы и принадлежали, вероятно, ее матери. С собою взяла она немного бриллиантов: только те, которые всегда носила; остальные бриллианты и все драгоценные вещи отослала она, как мне было известно, к своему банкиру дня за два до отъезда, и я сочла за лучшее повидаться прежде с мистером Сельвином, а потом уже потребовать их от банкира.

Мадам Жиронак пришла ко мне вечером, и я рассказала ей все случившееся. Она порадовалась моему счастью и сказала, что теперь, имея средства к жизни и будучи независима от чужих прихотей, я не откажусь, вероятно, переехать к ней. Я не могла, однако же, дать ей ответа, не зная в точности, как велико мое состояние. Я могла только обещать переехать к ней, кончивши дела в Бэкер-Стрите, и потом уже подумать, какой образ жизни избрать мне дальше.

После долгой беседы мы расстались. Мадам Жиронак обещала провести следующий день со мною и помочь мне разобрать гардероб леди Р**. Когда она ушла, я пересмотрела много платьев, отложила из них те, которые мне не нравились или были довольно поношены, и подарила их на прощание горничной. Она была от этого в восторге, тем более что не ожидала этого подарка; комоды и шкафы были, впрочем, так полны разных разностей, что щедрость мне ничего почти не стоила. Мадам Жиронак явилась на другой день к завтраку с своим мужем, который был рад меня видеть, и, поспоривши, по обыкновению, с женою, ушел, говоря, что не хочет больше видеть несносной спорщицы.

Мы принялись разбирать и сортировать вещи. Мадам Жиронак, знавшая им цену, оценила кружева фунтов в двести, по крайней мере, а прочее, то есть шелковые материи, платья и так далее, больше нежели в сто фунтов. Она предложила мне постараться продать шелка и кружева, а платья, сказала она, можно сбыть одному человеку, который живет тем, что перешивает подобные вещи.

Между тем пришел Лионель. Он получил паспорт и пришел проститься. Уходя, он сказал:

— Не умею вам сказать, какое питаю я к вам чувство, мисс Валерия. Ласковость ваша, когда я считался слугою, и участие, которое вы постоянно во мне принимали, пробуждают во мне глубокую признательность, но я чувствую больше. Вы слишком молоды, но я питаю к вам сыновнее почтение, и если смею употребить это выражение, чувствую к вам привязанность брата.

— Мне очень лестно это слышать, — отвечала я. — Вы стоите теперь гораздо выше меня, и признательность за мои маленькие услуги делает честь вашему сердцу. Имеете вы рекомендательные письма в Париж? Да нет, где вам было достать их!

— Разумеется.