Валерий Гергиев. Симфония жизни

Однажды он сказал мне: «А ты здорово пишешь. Тебе нужно стать журналистом!» Сомневаюсь, что он и впрямь имел четкое представление о работе журналиста, но я был ребенком весьма внушаемым, поэтому к началу старшей школы увлекся этой идеей уже всерьез.

Я решил стать специальным корреспондентом и путешествовать по миру. Размышляя над тем, в какой университет поступить, чтобы претворить свою мечту в жизнь, я узнал, что в СССР запустили на космическую орбиту первый искусственный спутник. Само слово «спутник» стало интернациональным, а весь мир поражался тому, что этот грандиозный проект был осуществлен под руководством генсека Хрущёва, который, к слову сказать, был сыном шахтера.

Ну конечно! Если я выучу русский язык, то смогу стать спецкором. Так моя внушаемость в сочетании с авантюризмом предрешили мою судьбу. Немного подучив русский в университете, я стал журналистом NHK, а затем, как и мечтал, был назначен специальным корреспондентом в Москве. Тогдашний президент компании Ёсинори Маэда – космополит, пришедший из редакции газеты «Асахи Симбун» – вызвал меня к себе в кабинет и, вручив приказ о назначении, сказал:

– Ты у нас самый молодой спецкор. Смотри не подкачай!

– Спасибо!

Только представьте себе радость доверчивого юнца, чья мечта стала реальностью!

Широко расправив плечи, я поехал в Москву. Однажды малолетний сынишка местного начальника отдела спросил меня:

– Дядя, а ты ведь важный начальник, да?

– А ты, я вижу, хоть и маленький, но смышленый. А почему ты думаешь, что я важный начальник?

– Так ты же каждый день галстук носишь!

Страна рабочих и крестьян. Галстук здесь – атрибут важного человека. Таким образом, мое представление о собственной важности сразу же было обесценено. А вслед за ней и мои способности в русском языке:

– А почему ты немного по-русски понимаешь?

– Немного?!

– Ну, про картошку ты же не знал.

И правда, в университете мы проходили только слово картофель.

Так я и работал спецкором, «немного понимая по-русски», но во всем своем величии этот язык раскрылся для меня только благодаря знакомству с главным героем этой книги Валерием Гергиевым. Случилось это в 1992 году в святая святых русской культуры, в закулисье Мариинского театра, который тогда еще назывался Кировским. Только что закончился оперный спектакль – время было довольно позднее.

В марте 1985 года, за год до моего назначения начальником московского отдела NHK, 54-летний Горбачёв возглавил СССР – одну из двух супердержав, поделивших мир на два лагеря. Народ, измученный длительным периодом геронтократии, с энтузиазмом принял новый политический стиль Горбачёва, который не читал по бумажке с монотонной интонацией, а открыто и с улыбкой обращался прямо к людям. Даже я, иностранный журналист, ощущал эмоциональный подъем.

Лозунгами новой политики стали «перестройка» и «гласность», при этом введение последней значительно изменило стиль нашей работы. Раньше иностранных журналистов подозревали в шпионаже, но теперь бояться было некого, появилась свобода слова. Да и сам Горбачёв начал активно работать с прессой и целенаправленно отвечать на вопросы иностранных спецкоров.

За год правления Горбачёва страна сильно изменилась. Это было время, когда в мире, поделившемся на запад и восток, все с замиранием сердца ожидали больших перемен. Но немногим больше чем через год с начала его правления эти надежды стали таять. В апреле 1986 года произошел взрыв на Чернобыльской АЭС, но факт аварии СССР признал только после того, как стали поступать запросы в связи с повышенным уровнем радиации в Швеции.

В новостях центральных каналов авария была упомянута только через три дня, да и то вскользь. Ведущая зачитывала сообщение в течение считанных секунд: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Погибли два человека. Ситуация стабилизируется».

На следующий день в газете «Правда» – печатном органе компартии – появилась короткая заметка где-то на третьей полосе. К слову сказать, на тот момент у газеты был самый большой тираж в мире. Несколько подорвало доверие к политике гласности и перестройки еще и то, что Горбачёв, обычно любивший появляться на телевидении, упомянул аварию только спустя восемнадцать дней. При этом в своем выступлении он не стал акцентировать внимание на трагедии, а переключился на проблему сокращения ядерного вооружения.

Это был переломный момент, когда народ стал подозревать, что гласность существует только на словах. Однако еще большей проблемой, чем замалчивание трагедии, были не менявшиеся условия жизни. Вся страна с нетерпением ждала результатов перестройки.

Казалось бы, очевидно, что жизнь не станет лучше в одночасье только потому, что появился обаятельный лидер, который сулит перемены, однако Горбачёв эту иллюзию создал, а вся страна в нее поверила. Когда же люди поняли, что их надежды были утопией, общественные настроения стали стремительно меняться в худшую сторону.