Валерий Еремеев

Вот к этому-то Па-ме и звал меня Иннокентий. Они жили недалеко друг от друга, а магазин, у которого мы встретились, находился как раз посередине между ними. Вот почему у Иннокентия не была заснежена голова: просто-напросто не успела.- Идём, – сказал я и поинтересовался, – потому, что вчера мы, в большом человеческом количестве, сидели у него: – Как разошлись то? – Да так… – Иннокентий пожал на ходу плечами. – Я плохо помню, как ты вчера уходил, и после улучшений в памяти не было. С утра проснулся злой – в квартире, как в свинарнике, всё позагадили и водки не оставили. Всех по-выгонял нахрен… Вчера только вы с Па-мой ушли. Ну, так вот: остался я один и стал прикидывать: куда бы подать-ся – дома-то жуть! Вспомнил, что у Па-мы деньги должны быть, вот и пошёл поддержать друга в тяжёлую минуту по-хмелья. Прихожу к нему около одиннадцати, а у него там девка какая-то: сидят вдвоём, да пивко попивают.- Что за девка-то? – поинтересовался я- Вот, блин! Говорю, пиво попивают, а он – девка, девка, – обозлился Иннокентий. – Понятия не имею, что за девка! По ходу та, что он говорил: педуху закан-чивает. Если это так, то она в школе на следующий год меж восьмиклассниц затеряется. Зато вот про пиво точ-ное понятие имею – “Мельник” был, который “старый”. Но – мало. Выпили его как-то враз. Затосковал я, запе-чалился, а Па-ма, – пусть небо над ним всегда будет чи-стым, мне и говорит: не кручинься мол, есть ещё порох в пороховницах и ягоды на месте. Полез он в карманы свои глубокие… и вот я перед тобой, с разными всякостями в пакетах. Так, ведя непринуждённую беседу, морща лица в жут-кие гримасы под обмораживающими порывами завываю-щего ветра, словно желая напугать своим видом разгуляв-шуюся стихию, мы добрались до нужного нам дома. И он был прекрасен! В нём скрывалась та неуловимая красота северной глубинки, которую никогда не понять человеку, прожившему всю свою жизнь на юге и бывавшему за пре-делами Полярного круга разве что с телепередачей “Вокруг света”. Но от нашего взора эта скромная красота ускольз-нуть не могла. Дом был прекрасен, как прекрасна карлико-вая берёзка в полярную ночь или как ягель, покрывающий ковром неопределённого цвета древнюю тундру. Мы радо-вались, увидев дом, как могут радоваться дети: искренне – всей душой. А он! Из серого кирпича, с обшарпанными сте-нами, гордо стоял, подпирая такой же серый, как и он сам, небосвод всеми своими пятью этажами. Нас дом встретил как старых добрых друзей после долгой разлуки, салютуя хлопками всех подъездных дверей, задуваемых сквозня-ками. Мы заскочили в третью – всё позади: холод, снег в лицо. Впереди: пиво, рыба и сплошное наслаждение.”Дз-з-з-инь!” Ох, до чего же противный звонок у Па-мы. Лучше уж барабанить в дверь, чем слышать этот мерзкий “дз-з-з-инь”, проникающий в мозг и, должно быть, постепенно разрушающий мозжечок. – Ты не знаешь, как у Па-мы обстоят дела с мозжеч-ком? – спросил я Иннокентия.Тот удивлённо посмотрел на меня, затем, покосив-шись на битком набитый пакет, который он прижимал к груди, сказал: – А на что приобретено, по-твоему, всё это? Я только что заложил его в магазине.- Как же он теперь, без мозжечка-то? – Ф-ф, – фыркнул Иннокентий, закатив глаза и про-должая удивляться моей наивности. – А как полгорода во-обще без мозгу живут? – Полгорода… – проговорил я. – Слушай! Теперь, когда будем выкупать мозжечок обратно, главное его ни с чьим другим не перепутать, а то прикинь, достанется от Коли-партизана.- Не-е, не перепутаешь! У Коли там сухарик ржаной.