Валентинка

– Я уже некоторое время думаю. – Я не ответил, и ты прибавила: – Ничего не скажешь?

– Я надеюсь, ты действительно уйдешь. – Я сел, провел руками по волосам, посмотрел через балконную дверь, пытаясь прочесть небесные знаки.

– Я знаю, я раньше это говорила, и я еще не готова уйти, но…

– Тогда зачем говорить сейчас? – Прозвучало жестче, чем я хотел.

– Потому что я хочу тебя увидеть.

– Чикаго, январь, так?

Ты прижала пальцы к моему предплечью, отняла руку – медэксперт проверил окоченение.

– Я надеялась… – Ты смолкла, а когда заговорила снова, голос стал сильнее, решительнее. – Ты всегда говорил, тебе неважно, где работать, – ты где угодно можешь жить. Я надеялась, ты сможешь переехать поближе ко мне.

– Поближе? – Я не сознавал, в каком я напряжении, пока напряг не ушел из спины. – Насколько поближе?

– Может, в Калифорнию?

Ты однажды по телефону сказала, что уходишь от мужа. Когда ты повесила трубку, я поставил телефон и грохнулся в обморок. Сейчас было нечто похожее. Головокружение, боковым зрением я различал вспышки крошечных лампочек.

– Рассел?

– Я тут.

– По голосу не скажешь.

Я был словно человек, что посреди урагана пытается не упустить шляпу. Вокруг все мчалось.

– Сегодня днем, – сказал я, – ты ведь говорила… ты говорила, что не можешь больше ничего обещать.

– Я пока думаю.

– Правила… ты безостановочно меняешь правила.

– Я думала, ты свободный дух. Гибкий, – разочарованно сказала ты.

Беспредельно потрясенный, я отсчитал несколько секунд.

– Даже сильный тростник в зимний сезон вырастает хрупким. Дэвид Кэррадайн. «Кунфу».[35]

– Не надо так! Я же серьезно.

– Калифорния. – Я снова лег, повернулся к тебе. – То есть Лос-Анджелес?

– Это было бы неплохо. – Ты говорила так тихо, что я расслышал шлепок твоих губ на букве «б». – Если б ты жил там, это помогло бы… если я уйду.

– И мы будем видеться?

– Конечно… да.

Тени окрасили твое лицо, но я различил тревогу.

– Хорошо? – Ты опять коснулась моей руки, твои пальцы замерли.

– Что?

– Переедешь в Лос-Анджелес?

– Я не сказал «да»? Да.

Соглашение достигнуто, за ним пустота – один из тех моментов, я думаю, когда ты переживаешь удар, нанесенный твоей совести. Я же пребывал в ошеломлении. Ты заговорила о Лос-Анджелесе, о местах, которые любила: маленький эквадорский район, Оливера-стрит, прекрасный отель с французским названием в Санта-Монике. Я представлял, как мы бродим там. Ты сказала, что не знаешь, как все повернется, может, ты сломаешься под бременем, что всегда руководило тобою в прошлом. Ты никогда не забывала меня предупредить. Иногда говорила, что ты «антирисковая». Ты рассказывала о жизни в университете, о знакомых, коллегах и друзьях, описывала их мне, точно с этими людьми я сам познакомлюсь, мне нравился твой рассказ, я уже вписывался в твою жизнь, жил в этом экстраординарном, хотя ординарном будущем, но пропасть, что открылась между нами, когда ты сказала, что думаешь уйти от мужа, так и не преодолевалась. Я хотел ее преодолеть. Ужасно хотел. Но в ментальных моих небесах хлопали крыльями стаи подобных многообещающих поворотов. Черные птицы с серебристыми катарактами сидели на проводах моих надежд, выщипывая из них диссонансные аккорды. Ты говорила о деревьях – каждую весну они зацветают пурпуром у тебя на работе под окном, о ресторанах, где ты ешь, о концертах и галереях, о поездках в пустыню. Все казалось таким достижимым, но в каждом слове твоем звенел губительный принцип. Я был не против переехать в Лос-Анджелес. Я хотел переехать. Но не доверял интервалу, что протянется от минуты, когда ты покинешь Пирсолл, до минуты, когда я прибуду в лос-анджелесский аэропорт. Я сомневался не в тебе, но в самом времени. Страшился доскональных его разладов.

– Рассел? – помолчав, сказала ты.

– Кей, – ответил я, ото всего отмахиваясь. Снова пауза, и ты сказала:

– Сегодня пятница, да?

– Кажется… ага.

– Я позвоню в следующий вторник. В два часа по твоему времени. Мы обо всем договоримся.

– Буду ждать.

Снова пустота – кажется, мы оба почувствовали чудовищность этого шага. Он превратил небеса вокруг из скучного отрадного укрытия в звездную загадку – она может покинуть нас, бросить нас умирать среди священных россыпей огня и льда. Я ощущал твои страхи, чуть ли не по отдельности, дрожь каждого потенциала в тебе; я уверен, ты ощущала мои сомнения, и между нами все та же пропасть, и каждый наполовину в мире колебаний… а потом ты все это уничтожила. Обеими руками схватила мою ладонь, прижала к своей щеке, зажмурилась.

– Боже мой! – сказала ты голосом, что словно подводил тебе итог, намекая на ужас и стыд, довольство и радость. – Не могу тобой насытиться.

Позже в ту ночь ты встала за соком. Взяла из холодильника пакет и застыла, так и не выпив. По твоему силуэту я понял, что ты плачешь. Я подошел к тебе, обнял, спросил, в чем дело. Ты покачала головой, будто слезы – просто так, без причины, необъяснимые, как дождь, случаются, когда условия подходящие.

– Все будет хорошо, – сказала ты, промокнув себе щеки.