Валентин Серов

По словам Грабаря, Серов увидел в Иде Рубинштейн «Египет и Ассирию, каким-то чудом воскресшие в этой необычайной женщине. “Монументальность есть в каждом ее движении - просто оживший архаический барельеф”, - говорил он с несвойственным ему воодушевлением».

Портрет Тамары Платоновны Карсавиной. 1909

Рисунок Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет Анны Павловны Павловой. 1909

Рисунок Государственная Третьяковская галерея, Москва

Хотя критика подвергла портрет настоящему поношению: «декадентщина», «уродство», «скверное подражание Матиссу», художник - редкий для Серова случай - был портретом не только доволен, но гордился им.

Ида Рубинштейн, замыкая ряд обнаженных Венер, открывающийся Спящей Венерой Джорджоне, разворачивает культурную память ретроспективно - от Ренессанса к искусству Средних веков, где разоблаченность, раздетость сопряжена с ощущением стыда, и далее - к Древнему Востоку, который Ида и олицетворяла, поскольку ее образ как балерины был сращен именно с восточно-экзотической тематикой. Портрет воскрешает древнюю мифологему об ожившем изображении - «оживший архаический барельеф». Парадоксальность этой мизансцены в том, что это все же портрет: дерзкое новшество включено в традиционную рубрику портретной типологии, а именно в разновидность портретов «в виде» - например, «в виде Дианы» или «в виде Венеры». Одновременно оно оказывается вариантом артистического костюмированного портрета, только костюмом здесь является нагота - изобразительный эквивалент известной фигуры речи «в костюме Евы». В определенной степени это мотивировано реальными обстоятельствами: Ида Рубинштейн появлялась в Клеопатре почти обнаженной, лишь едва прикрытая прозрачным покрывалом, которое сочинил для нее Бакст: «...царица Египта... постепенно лишалась всех своих покровов и затем предавалась любовному экстазу у всех на глазах, причем лишь в самый критический момент являлись услужливые придворные дамы, окружавшие занавесками ложе любовников», - вспоминал Бенуа. Однако когда в обнаженном виде изображается не мифологический персонаж, а конкретный человек, то вместо «прекрасной наготы» получается раздетость: «Бедная Ида моя Рубинштейн... бедная, голая...», - замечает Серов в одном из писем, описывая скандал, связанный с тем, что, вопреки всеобщему негодованию, портрет был приобретен Музеем Александра III.

Анна Павлова в балете Сильфиды. 1 909

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Ида Рубинштейн в начале своей карьеры не имела ни балетного, ни специального театрального образования, лишь в течение небольшого времени учившись актерскому мастерству у Александра Ленского. Фокин, к которому она явилась с просьбой дать ей несколько балетных уроков, взялся сделать из нее балерину, так как, по его словам,увидел в ней прекрасный материал для балетов «а 1а Бёрдсли». Английский график Обри Бёрдсли был одним из кумиров эпохи модерна и художников, формировавших сам этот стиль. У него была слава создателя утонченно-болезненных, зачастую шокирующих образов в духе Оскара Уайльда. В эпизоде с Фокиным существенно, что хореограф увидел в живом человеке «материал для», то есть средство, инструмент, пригодный к разыгрыванию пьес «в современном вкусе». Фокин понимал, что Ида идеально попадет в тон современному вкусу, современным представлениям о красоте и в то же время взбудоражит эти вкусы. Он нашел для Иды Рубинштейн ее амплуа, тип ее ролей и образов на сцене, и она стала театральной легендой. Прожив долгую жизнь (она умерла в 1960 году), создав собственную балетную труппу, где она выступала в главных партиях вплоть до Второй мировой войны, Ида Рубинштейн никогда больше не имела столь громкой славы. Ее запомнили как Клеопатру и Зобеиду (Шехеразада).

Ида Рубинштейн. 1910

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Это вечный парадокс актерства - актер отдает свою плоть, себя для чужих образов, и они срастаются с ним.