Валентин Серов

Лишь поздней осенью, через год после того, как работа эта была начата, Серов по совету Репина написал в его мастерской портрет актера Васильева. Васильев был очень похож на Александра Николаевича, которого Репин хорошо помнил и от яркой, романтичной внешности которого был в восторге. Этюд был написан в один сеанс, свежо и непосредственно. Это несколько оживило работу. Серов заново переписал голову и решил, что портрет окончен, большего он все равно не добьется. Было ясно: портрет, над которым он столько работал, не удался.

Человек, которого он знал только по рассказам, терялся за мелочами обстановки. Вещи, окружавшие при жизни композитора, были дороги ему, сыну. Они были любовно собраны им и его матерью; без них он не представлял себе отца: без этой конторки с наколотыми сбоку афишами, книжного шкафа, резной полки со статуэтками – они казались ему как бы представителями покойного на земле. Но для постороннего зрителя они были не дорогими сердцу реликвиями, а просто вещами, и мир вещей заслонял мир человека.

Впоследствии Серов научится писать так называемые «обстановочные» портреты, в которых каждая вещь будет иметь смысл и будет помогать раскрывать мир человека, его характер. Научится он также создавать портреты-памятники, портреты-монументы. И воскрешать образы давно умерших людей он тоже научится.

Но сейчас он не сумел справиться с задачей, которую поставил перед собой.

В портрете не было того, что отличало первые его работы, которыми он так успешно начал путь художника, не было свежести, радостной целеустремленности живописного образа, любви к натуре ради самой натуры, не было гармонии красок, не было непосредственности. Видна была мучительная долгая работа.

Серов оставил портрет Репину, а сам в декабре 1889 года уехал в Москву. Опять предстояло жить у Мамонтовых. Самостоятельную семейную жизнь пришлось на время прервать, для нее нужна была более надежная денежная основа, которой у молодого художника все еще не было. В Москве же, где его знали, где жили его друзья, больше было перспектив получить известность и твердо стать на ноги.

Из Москвы Серов написал письмо Репину с просьбой послать портрет на передвижную выставку, открывавшуюся в январе в Петербурге. Но случилось так, что Репин вышел из состава действительных членов Товарищества передвижных выставок и решил в будущем выставляться только как экспонент. Сейчас же он в сердцах заявил Серову, что сам на этой выставке участвовать не будет «ни в каком виде, разве зрителем». Портрет он обещал все же на выставку передать, но предсказал Серову неудачу[10]. И действительно, выставленный на передвижной портрет успеха не имел.

Глава IV

Серов приехал в Москву незадолго до Рождества, которое в мамонтовском кружке всегда было поводом для спектаклей, живых картин и сопровождалось обычным в таких случаях весельем. Рождество же 1889/90 года было каким-то особенно веселым.

Готовилась постановка пьесы «Саул», написанной Саввой Ивановичем совместно с сыном Сережей, и другой пьесы – старой мамонтовской комедии «Каморра», не раз уже шедшей на домашней сцене в Абрамцеве и в Москве. Подготовка к любительским спектаклям всегда бывает интереснее самих спектаклей: распределяются и перераспределяются роли, испытываются таланты, готовятся декорации и костюмы, и все это сопровождается остротами, веселым смехом, тостами, спичами, музыкой, пением. На всю жизнь осталось в памяти Серова приятнейшим из воспоминаний это сумасшедше-веселое время. Он был весел и беззаботен.

Сохранилась фотография того периода. Фотография эта сделана в доме Мамонтова, куда художники собрались в связи с приездом в Россию Антокольского. На фотографии, кроме самого Антокольского, Серова и Мамонтова, – Коровин, Репин и Суриков. И надо сказать, что у Серова на этом снимке самый франтоватый вид: стоячий воротничок, пышный узел галстука. Небрежным жестом облокотился он на рояль, и в полированной крышке отражается белоснежный манжет его рубашки. А красивая прическа с падающим на лоб завитком, подкрученные усики, эспаньолка делают его лицо тонким и изящным.

И совсем необычно то, что Серов, так не любивший позу, на фотографии позирует. Позирует явно и демонстративно. И пожалуй, в этом – особая последовательность, потому что стремление быть как бы естественным перед объективом – это-то и есть настоящее позерство. Перед объективом надо быть как перед объективом…

Но вот другая фотография, снятая годом позже: Серов пишет портрет Левитана. И уже все другое: другое лицо, измученное, сосредоточенное, другая фигура, нет и следа подтянутости, молодцеватости; фигура тяжело осела в кресле, но корпус подался вперед, рука с кистью тянется к полотну, чтобы сделать тщательно продуманный, выверенный мазок.

Фотография сделана кем-то обладавшим безусловно незаурядным вкусом. Фотограф сумел дождаться, пока художник забудет о нем, погрузится в работу, и тогда неожиданно щелкнул затвором. Это редкая, пожалуй, даже единственная в своем роде фотография Серова.