Валентин Серов

(Любопытный факт. В 1917 году Сергей Эрнст, художественный критик, близкий «Миру искусства», написал монографию о Серове. Бенуа предоставил письма к нему Серова, чтобы они были помещены в приложении к книге; но этого письма там нет.)

В конце июня Серов вместе с балетом уехал в Лондон. Балет получил приглашение прибыть туда на празднества коронации короля Георга V.

Приглашения летели отовсюду, не только из Европы, но и из Америки.

Серов с гордостью пишет: «Дягилевские балеты имели громадный успех – смешно, право, – ведь уж который год он кормит парижан… Надо отдать справедливость, в настоящее время постановки дягилевские, думаю, лучшее театральное времяпрепровождение в смысле красивости. После него ничего нельзя смотреть в Париже. Уже теперь есть несколько попыток стать на дягилевскую точку в смысле постановки – но пока очень жалкие – да-да, пока мы, русские, впереди».

Серов отмечает в новом сезоне балет «Петрушка» молодого композитора Игоря Стравинского. «Это настоящий вклад в современную русскую музыку. Очень свежо, остро – ничего нет Римского-Корсакова, Дебюсси и т. д., совершенно самостоятельная вещь, остроумная, насмешливо-трогательная».

И вместе с тем Серов почувствовал в дягилевских постановках – так же как в январе того же года на выставке – еле заметные признаки вырождения. Новизна была исчерпана, шло повторение пройденного, обогащаемое роскошью. В балетном искусстве, как и в живописи, как и во всяком другом виде искусства, нужно беспрерывно идти вперед.

Искусство, лишенное движения вперед, развития, – умирает. Это Серов понимал хорошо, движение было одним из принципов его искусства.

«Разумеется, и балет на очереди к отходу, – пишет он, – но пока еще держится и продержится некоторое время, если Дягилеву удастся его еще реформировать».

Серов договаривается с Дягилевым, что в будущем году он сам будет писать декорации к новому балету Фокина «Дафнис и Хлоя».

«Мы ждали этого спектакля как откровения», – писал Бенуа после смерти Серова. Серов не дожил до следующего года. Он не дожил до наступившего очень скоро полного кризиса дягилевского предприятия, когда художественность была подменена пышностью и эффектностью и лишь талант Бенуа и Бакста спасал некоторые постановки.

В Лондоне серовский занавес имел большой успех. Серов был очень доволен своей поездкой в английскую столицу. Он побывал в музее Хогарта, ездил верхом в Гайд-парке, смотрел состоявшийся по случаю коронации «Gala-спектакль» «с королем, раджами, магараджами».

Семья тем временем перебралась из Москвы в Ино, и Серов решил отправиться в Петербург морем: «Совершенно не в состоянии ехать через Германию. Совсем ее разлюбил».

Приехал он на дачу бодрый, точно зарядившийся весельем. Много смеялся, рассказывал о своих поездках.

Рассказывал между прочим, что влюбился в Париже в ослика, удивительно приятного: сам крошечный и огромные уши. Если бы не поездка в Лондон, обязательно привез бы его домой.

Люди, знавшие его плохо, принимали веселье за чистую монету. Близкие забеспокоились. Что-то было в веселье Серова необычное. Он точно заглушал какую-то растущую в нем тревогу.

В августе приехала в Ино Валентина Семеновна и тоже заметила, что с сыном творится неладное.

Валентина Семеновна постарела, поседела. Она перенесла удар и теперь чувствовала себя не очень хорошо, быстро утомлялась.

А Серов рисовал иллюстрации к басням и говорил, что собирается ехать на Кавказ с Василием Васильевичем Матэ, где у того земельный участок. Посмотреть хоть, какой он, Кавказ.

У Валентины Семеновны екнуло сердце. Вот таким же бодрым и веселым приехал когда-то из Вены Александр Николаевич, так же с увлечением рассказывал о своей поездке, писал «Вражью силу». И собирался в Индию.

Валентина Семеновна не считала себя суеверной и всем говорила об этом. Но все эти совпадения наполнили ее сердце ноющей тоской.

Разве не увидела она в Сябринцах во сне своего Тоню больным, когда он действительно был болен и лежал у Мамонтовых?

Он уже тогда сказал ей:

– Мне долго не жить, я знаю. – И в первый раз задал страшный вопрос: – А как папа умирал? Расскажи…

Потом еще случай. В 1902 году в Байрейте они слушали «Валькирию». И вот в сцене появления предвестницы близкой смерти Зигмунда Валентина Семеновна услышала рядом с собой судорожное сдержанное рыдание. Страшно прозвучало оно в наступившей на мгновение жутковатой тишине темного зала. Она взглянула на сына и испугалась, увидев его словно придавленную фигуру, угрюмое растерянное лицо. А через год она получила телеграмму: «Если хотите застать сына в живых, приезжайте немедленно».

И с тех пор у нее, так же как у Серова, поселилась в сердце каждодневная тревога.

Теперь, когда она говорила об этой тревоге, о странном совпадении обстоятельств и о своем пророческом чувстве, ее успокаивали:

– Разве не понятно? Поездка по Европе, огромный успех – это у любого вызовет приподнятость.

Но Валентина Семеновна только качала головой, она знала своего сына. Никакой успех не заставит его быть таким судорожно веселым. И эти разговоры о поездке на Кавказ…