Валентин Серов

И начинают отступать перед накапливающимся опытом наивные юношеские мечты художника писать «только отрадное». Это отрадное начинает решительно отходить в прошлое. Оно остается только на холсте — в пронизанных солнцем портретах девушек, в благодушном лице талантливого друга, в яркой, необычайной симфонии портрета госпожи Мориц. Но эта красочная радость темнеет, становится строже, сдержаннее, печальнее. А сюжеты все менее и менее отрадными..

XIII. ТРУДНАЯ СЛАВА

С начала девяностых годов Серовы окончательно становятся москвичами. Это не только нужно болезненной Ольге Федоровне — самого Валентина Александровича тоже тянет сюда. Он не мыслит себя петербуржцем. Кончились академические годы — и слава богу. Не возвращаться же назад в туманную сырость Северной Пальмиры.

Может быть, одно из противоречий его натуры сказалось в том, что Серов, человек очень подтянутый, очень собранный, дисциплинированный, выбрал для жизни не чинный Петербург, а разбросанный, беспорядочный и своеобразный город. Москву узких кривых улиц, путаных арбатских и пречистенских переулков. Москву «сорока сороков» церквей, из которых каждая чем-то славится, у каждой свой звон ежедневный боголепный, а на пасху шумный беспорядочный трезвон. Москву стародавних монастырей, где стараются соблюсти смирение и покорность здоровенные монахи и полногрудые монашки-вековухи. Москву, чрево которой — Охотный ряд, где торговали всем на свете — от зернистой икры до кокосовых орехов, от пудовых стерлядей до птичьего молока, — прославилось во веки веков. Да не меньше, пожалуй, прославилось московское Сити — Китай-город, где в многоэтажных складах и амбарах хранились бесценные запасы, а в задней комнатенке конторы при свете лампады, зажженной у лика святого, подписывались миллионные сделки на поставки в Англию, Персию, Китай, на Балканы, в Индию…

Вот такую-то Москву знал и выбирал для жительства Серов. Москву долгополых купчин, державших жену дома в Замоскворечье за семью замками, а заключение договора праздновавших у Яра с цыганками, а битьем посуды — не как-нибудь! Москву смекалистых и оборотистых промышленников, некоронованных королей спирта, льна, железа, кожи, щетины, хлопка. Москву меценатов, строивших театры, собиравших картины, силами лучших русских художников отделывавших свои особняки и дачи. Москву салонов, где роились будущие символисты, декаденты, модернисты, где рождались мнения, репутации, сплетни. Москву страшной Хитровки, непролазных окраин, бесконечной нужды и пьянства. Москву рабочей Пресни, уже сжимавшей потихоньку свои кулаки. Москву народных гуляний: вербного базара, красной горки, масленицы, Татьянина дня. Москву чудесных окрестностей: Воробьевых гор, Сокольников, Измайлова, Останкина, поэтического Кунцева.

Он выбрал Москву — первопрестольную столицу и вместе с тем глухую провинцию, где не чудо в переулках Тверской-Ямской или Покровки увидать пасущуюся на травке корову. Сам Серов, описывая как-то летнюю пору в Москве, рассказывал: «Все вылезло, выползло на улицу — все бабы с детьми или беременные сидят на подоконниках, в подворотнях, на тротуарах, и все это лущит семечки — что-то невероятное. Сядешь на извозчичье сиденье — в семечках, на подножках семечки, на трамвае весь пол в семечках… бульвары, скамьи — все засыпано семечками. Скоро вся Москва будет засыпана этой дрянью. На бульваре видел няньку, у нее дите спало — оно было засыпано семечками».

Но Москва это не только кондовый, старый быт со своими приглядными и неприглядными сторонами.

Москва — это старейший русский университет, это Румянцевский музей, это Третьяковская галерея, это лучшие в мире театры, это колыбель развития русского демократического искусства.

Несмотря ни на какие социально-экономические противоречия, несмотря на полицейский режим, одинаково жестокий во всех углах Российской империи, в конце восьмидесятых — начале девяностых годов художественная жизнь страны, как это ни удивительно, переживала подъем, и центром его оказалась Москва, а не Петербург, как это было в шестидесятых годах. В этот период создает свои гениальные произведения профессор Московской консерватории Петр Ильич Чайковский, формируются Танеев, Рахманинов, Скрябин. В литературе властители дум — москвичи Лев Николаевич Толстой, Антон Павлович Чехов, вот-вот появится Максим Горький. О художниках и говорить нечего: Левитан, Васнецов, Суриков, Коровин, Врубель, Верещагин — все они избрали своим домом Москву.

Та же «Частная опера» Саввы Ивановича Мамонтова — это тоже расцвет театрального искусства, и тоже не где-нибудь, а в Москве. Выдвинутые ее деятелями принципы: художественная правда и единство сценического ансамбля — может быть, это и не новое открытие, но зато первое воплощение в жизнь мечтаний лучших русских театральных деятелей. И они подготавливают почву для еще большего взлета искусства — для Художественного театра.

Неудивительно, что именно здесь, в Москве, решил осесть Валентин Александрович Серов, именно здесь он создал свой дом, нашел свою среду.