Валентин Серов

Итак, «Юдифь» пишется! Отдельные ее отрывки разыгрываются автором во всех дружеских кружках Всюду, кроме дома Стасовых. Туда, к давно уже вернувшемуся из-за границы Владимиру Васильевичу, Серов не заходит. Да и сам Стасов, такой горячий помощник всех «творящих», не интересуется тем. что делается у его ближайшего друга Серова.

И все это потому, что разрыв между друзьями неизбежен…

Как музыкальный критик Серов вел себя капризно и недальновидно. Он слишком часто менял свои симпатии в зависимости от настроения и увлечения. То ему нравится итальянская опера, то он яростный ее противник; то ненавидит Берлиоза, то поет ему хвалу; то он упивается Мейербером, то прилагает все усилия, чтобы «повалить» его. И, наконец, он замахивается на Глинку. Он начинает находить всевозможные недостатки в «Руслане и Людмиле», уверять, что «Жизнь за царя» значительно выше. Приверженцев Глинки он насмешливо окрестил «русланистами» и не прочь был поглумиться над ними. К лику русланистов Серов причислил всю новую музыкальную русскую школу, которая в дальнейшем стала известна под именем «Могучей кучки». Нападки Серова на Даргомыжского, Бородина, Римского-Корсакова, на организованную Балакиревым и Ломакиным бесплатную музыкальную школу явились серьезной причиной недовольства Стасова. Немалое значение сыграл и сугубый «вагнеризм» Александра Николаевича. Стасов, так же как русланисты, Вагнера не любил, признавал из всех его произведений только одну оперу «Нюрнбергские мастера пения» («Мейстерзингеры»), Очень претила всем объединившимся вокруг Балакирева музыкантам самореклама Вагнера, его претензии, его тщеславие, его юдофобство, казавшиеся им несовместимыми с характером истинного художника. Так накапливалось недовольство.

Стасов, человек горячий, резкий, прямой, очевидно, не сдерживался и высказывал свое недовольство Серову. У того тоже находилось что ответить. Пришел момент, когда друзья не захотели даже подать друг другу руки.

К «Юдифи» Стасов в пылу полемики с бывшим другом отнесся враждебно и негодовал на безмерное, «стадное», по его мнению, увлечение оперой, на «излишний» ее успех. Правда, позже он все же признал, что «Юдифь» — лучшее произведение Серова.

Александр Николаевич, как человек более мягкий, более отходчивый и, возможно, более привязанный к Стасову, не раз пытался возобновить с ним отношения, но тщетно — тот был непреклонен.

«Юдифь» принесла своему творцу гораздо большую славу, чем приносили полемические статьи. Да и материальное благополучие впервые посетило его дом. Как-никак, но за каждое представление автор получал около ста рублей, а за полтора года «Юдифь» прошла тридцать раз. Серов готов был считать себя богачом, мечтал о поездке за границу.

Возможно, что, будь отец Александра Николаевича жив, он теперь отказался бы от своих грозных и, как ему казалось, пророческих слов, обращенных к сыну: «Умрешь в кабаке на рогожке!» Александр Николаевич не только прославился оперой, он писал уже и другую, которую с нетерпением ждали в Мариинском театре.

Вот в какой период жизни Серов встретился с юной Валентиной Семеновной Бергман.

Несколько недель близкого знакомства с девушкой оказались для Серова решающими. Это молоденькое существо, маленькое, худенькое, отнюдь не блещущее красотой, с чертами лица крупными, строгими, даже суровыми, привлекательное только своим живым умом и юной свежестью, привязало к себе Серова крепчайшими нитями.

Объясняясь ей в своих чувствах, Серов сказал:

— В жизни своей я имел две привязанности, влиявшие роковым образом на меня: первая, в самые юные годы, была дружба с моей сестрой. Я ее любил нежной, горячей любовью… Другая моя привязанность была не менее сильной: всепоглощающая дружба связывала меня с Владимиром Васильевичем Стасовым. Я не скажу, чтобы между нами было большое сродство душ, но мы, так сказать, пополняли друг друга… Я, надо вам сказать, не переношу одиночества в моей артистической жизни… Теперь я чувствую, что третья личность вошла в мою жизнь и будет роковым образом играть в ней немаловажную роль…

Действительно, эта «третья личность» скоро стала близким человеком Серова и до самой его неожиданной, преждевременной смерти была ему верным и преданным другом. Шестнадцатилетняя Валентина Семеновна очень скоро оказалась полностью под обаянием яркого, талантливого Серова. Огромная разница лет не пугала ее. Необычайная эрудиция, творческая одержимость, живой характер композитора импонировали ей гораздо больше, чем молодость ровесников. Она горячо полюбила Александра Николаевича, ревновала его, родила ему двоих детей (девочка умерла в раннем детстве), старалась по мере своих сил создать ему семью и условия для работы. Сама же она твердо держалась своих стремлений и принципов. Ее решение стать музыкантом, композитором и послужить своими знаниями народу никогда ею не менялось.