Валентин Распутин

Легендарный Лев Зиновьевич Копелев окончил романский факультет столичного Института иностранных языков, преподавал в ИФЛИ. Был на фронте, но в конце войны арестован и приговорён к десяти годам заключения «за пропаганду буржуазного гуманизма». В «шарашке» познакомился с А. Солженицыным. В 1954 году освобождён, реабилитирован, даже восстановлен в партии и допущен к преподавательской работе в московских вузах. К середине семидесятых Лев Копелев был автором работ о творчестве Г. Манна и Б. Брехта, о «Фаусте» Гёте, многочисленных статей о германоязычной литературе. Чуть позже он написал три книги о своей трудной жизни: «И сотворил себе кумира» (о детстве и юности), «Хранить вечно» (о последних днях войны и своём аресте), «Утоли моя печали» (о заключении; книга озаглавлена по названию церкви, перестроенной под «шарашку» для заключённых). К слову, Лев Зиновьевич стал прототипом Рубина в романе Солженицына «В круге первом».

Копелев и Орлова активно участвовали в правозащитной деятельности. Вместе с единомышленниками выступали против гонений властей на Б. Пастернака, И. Бродского, А. Солженицына, А. Сахарова, а также против суда над А. Синявским и Ю. Даниэлем. В 1968 году Лев Зиновьевич был вновь исключён из партии, а заодно и из Союза писателей. Раису Давыдовну эта участь постигла в 1980 году. Тогда же семейная пара вынуждена была эмигрировать за границу.

Как можно судить по ответу Распутина, в письме к нему супруги высказали лестную оценку повести «Живи и помни». Распутин сообщал Р. Орловой 21 апреля 1975 года:

«Уважаемая Раиса Давыдовна!

Простите меня за поздний ответ: письмо Ваше пришло на старый адрес, где и пролежало больше месяца. А затем и я собрался ответить не сразу.

Сердечное Вам спасибо за письмо. Как бы ни был писатель уверен в себе (а я в себе уверен не очень), поддержка литераторов, этих профессиональных и даже более чем профессиональных читателей, знающих о литературе всё и вся, значит для меня очень многое. Критика наша или ленива, или пристрастна из-за своего деления на всяческие группы, признающая лишь „своих“ и не желающая знать „чужих“, а письма, такие, как Ваше, искренни и добры, и значат они — для меня, по крайней мере, — гораздо больше, чем печатная критика.

Я, быть может, и не прав, судя столь категорически и огульно о всей критике, но впечатление такое от многих и многих нынешних критических статей тем не менее остаётся. Хорошо Вам: Вы занимаетесь американской литературой[13], а она очень сильна, и о ней можно говорить много интересного.

Повесть свою, хоть Вы и отзываетесь о ней хорошо, я, похоже, не совсем „вывез“, скомкал в конце: это я говорю не с чужих слов, а со своего собственного ощущения. Последние шаги и последние дни героев надо было писать подробней и убедительней.

Плохо, что я не умею переписывать свои вещи, — не потому, что ленюсь, а действительно не умею, сколько ни пытался. Быть может, позже, по прошествии какого-то времени, что-то удастся поправить, а сейчас пока сел за новую работу.

Ещё раз спасибо за добрые слова о „Живи и помни“. Если позволите, будучи в Москве, когда-нибудь позвоню Вам.

Поздравляю Вас и Вашего мужа с праздниками.

С самыми добрыми пожеланиями

В. Распутин».

Можно предположить, что, бывая в Москве, Распутин общался по телефону с Копелевым и Орловой. Во всяком случае, следующее сохранившееся письмо сибиряка к супругам, датированное 19 апреля 1978 года, отправлено уже после посещения их дома. Скорее всего, приглашение было получено в телефонном разговоре (без этого встреча была немыслима). Валентин писал из Иркутска, в первых строках простодушно оправдываясь за свою оплошность:

«Дорогие Раиса Давыдовна и Лев Зиновьевич!

Выйдя от вас, я схватился за голову, вспомнив, что Раиса Ивановна — это не Раиса Ивановна, как я с уверенностью почему-то величал, а Раиса Давыдовна.

Простите, ради Бога. Это оттого, что мы не были знакомы, память в таких случаях замечает и отличает одно от другого; зато теперь я уже не смогу ошибиться.

Книжку высылаю с опозданием не потому, что тоже подвела память — вовсе нет, а потому, что свалились сразу по приезде домашние и не только домашние дела. Теперь потихоньку разгружаюсь. Часто и с радостью вспоминаю тот час с небольшим, что я провёл у вас. Сердечное спасибо вам за него. Надеюсь, что он не станет последним.

Будьте здоровы, это самое главное.

В. Распутин».

Валентин не забывал о их тёплом внимании к нему — об этом можно судить по его записке (без даты, но, вероятно, последней перед их отъездом), хранящейся в архиве:

«Спасибо за Вашу книжку, Раиса Давыдовна. И не в ответ — хотелось сделать это раньше, но Вы опередили — посылаю свою.

Сердечно Ваш В. Распутин».