Валентин Понтифик

Он помнил этот дом – помнил всю Ни-мойю, ее белые башни и сверкающие аркады – так живо, будто провел в этом городе полжизни. А ведь в действительности до этого путешествия он ни разу не был в Зимроэле. Ни-мойю он видел чужими глазами. И сейчас он вернулся мыслями в то время, когда еще, в общем-то, мальчишкой, тайком, как ему казалось, смотрел воспоминания из Регистра душ, укрытого в глубинах Лабиринта. Как же ее звали, маленькую лавочницу из Велатиса, вышедшую замуж за брата герцога и унаследовавшую Ниссиморнский окоем? Иньянна, вспомнил он. Иньянна Форлана. Которая была воровкой на Большом базаре, пока в ее жизни не случилось поразительной перемены.

Все это происходило в конце правления лорда Малибора – лет двадцать – двадцать пять тому назад. Очень может быть, что она еще жива, думал Хиссун. И по-прежнему обитает в своем замечательном жилище. А тут я заявлюсь к ней и скажу: «Иньянна Форлана, а я вас знаю! И понимаю вас так же хорошо, как и самого себя. Мы с вами одного поля ягоды: любимчики удачи. И знаем, что истинными любимчиками удачи являются те, кто умеет наилучшим образом использовать собственное везение».

Ниссиморнский окоем стоял на своем месте, величественно возвышаясь на каменистом мысу над гаванью, и со своими балконами и портиками, словно плывущими в мерцающем воздухе, производил сказочное впечатление. Но Иньянна Форлана там больше не жила. Огромный дом теперь занимали орды переселенцев, которые спали по пять и шесть человек в одной комнате, которые царапали свои имена на стеклянной стене Зала окон, разводили дымные костры на верандах, выходящих в сад, и пачкали отпечатками грязных пальцев сияющие белые стены. Большинство из них развеялось, как утренний туман, едва воины короналя вошли в ворота, но некоторые задержались и угрюмо разглядывали Хиссуна, как если бы он был захватчиком из какого-то другого мира.

– Прикажете очистить дом от этого сброда, мой повелитель? – спросил Стимион.

Хиссун кивнул.

– Только сначала дайте им еды и питья и скажите, что корональ сожалеет, но это здание очень подходит ему как резиденция. И спросите, не знают ли они что-нибудь о госпоже Иньянне, которой этот дом не столь давно принадлежал.

Он мрачно бродил из комнаты в комнату, сравнивая то, что видел, с восторженным восприятием этого дома, которое он позаимствовал из записанной памяти Иньянны Форланы. Перемены были удручающими. В доме практически не осталось места, которое не было бы так или иначе испачкано, изгажено, осквернено, изуродовано. Чтобы вернуть его в былое состояние, думал Хиссун, потребуется целая армия мастеров.

Со всей Ни-мойей дело обстояло точно так же, как и с Ниссиморнским окоемом. Хиссун удрученно бродил по Залу окон, откуда открывался потрясающий вид на все части города, рассматривал сверху ужасающую картину разорения. Еще недавно это был самый богатый и великолепный город Зимроэля, не уступающий ни одному из городов Замковой горы. Теперь же белые башни, в которых проживало тридцать миллионов человек, почернели от дыма множества больших пожаров. Останки герцогского дворца торчали на великолепном цоколе, как трухлявый пень. Паутинная галерея, висевший высоко над землей – сотканный из особой ткани рукав длиной в милю, где раньше находились лучшие магазины города, – с одной стороны оторвалась от опоры и растянулась, как брошенный плащ, поперек проходящего под ней проспекта. Стеклянные купола Музея миров были разбиты, и Хиссуну не хотелось даже думать о том, что сталось с его сокровищами. Вращающиеся отражатели Хрустального бульвара остановились и были темными. Посмотрев в сторону гавани, он увидел, что там чернеет насколько пятен; по-видимому, это были днища плавучих ресторанов, где когда-то можно было в приятнейшей обстановке вкусить редчайшие деликатесы из Нарабаля, Сти, Пидруида и других далеких городов. Теперь же они, перевернутые, валялись на отмели.

У него было ощущение, будто над ним жестоко посмеялись. Столько лет мечтать увидеть Ни-мойю, и когда это наконец удалось, город оказался изуродован настолько, что его, возможно, даже не удастся восстановить…

«Как же это произошло? – думал он. – Почему жители Ни-мойи, терзаемые голодом, впавшие в безумство паники, обратили злобу на свой родной город? И неужели подобное происходит по всему центральному Зимроэлю, неужели вся красота, которая создавалась тысячелетиями, уничтожена в единственной вспышке бессмысленного разрушения? Да, дорого обошлись нам эти века блаженного самодовольства», – говорил себе Хиссун.

В зал вошел Стимион. От одного из самовольных поселенцев ему удалось узнать, что госпожа Иньянна покинула Ни-мойю уже больше года назад, после того, как один из псевдокороналей решил занять ее дом под свой дворец. Куда она отправилась и вообще жива ли она еще, никто не знал. Герцог Ни-мойский со всей семьей сбежал еще раньше, как, впрочем, и большая часть аристократии.

– А где самозваный корональ? – спросил Хиссун.