Валентин Понтифик

Из-за бесконечных перемещений по морю – сейчас с Острова снова на Зимроэль – Валентину уже стало казаться, что в одной из прошлых жизней он был, вероятно, легендарным капитаном Синнабором Лавоном, который в незапамятные времена предпринял первую из безуспешных попыток пересечь Великое море и повернул назад после пяти лет плавания. Очень может быть, что за это он был приговорен к цепи возрождений и бесконечному плаванию от земли к земле без права даже задержаться и отдохнуть где-нибудь. Но Валентин сейчас не ощущал усталости и не особенно тяготился скитальческой жизнью. Ведь ее можно было считать – в каком-то необычном, причудливом смысле – продолжением его великого паломничества.

Флот, подгоняемый благоприятным ветром, шел на запад и уже приближался к Пилиплоку. На сей раз задерживаться и менять курс из-за попадавшихся на пути драконов не пришлось ни разу, и корабли шли быстро.

Вымпелы на мачтах указывали строго вперед, на Зимроэль. Теперь флот шел не под зеленым с золотом флагом короналя – он перешел к лорду Хиссуну, который плыл на Зимроэль другим путем. Корабли Валентина шли под красно-черным, с эмблемой Лабиринта, знаменем понтифика.

Он еще не привык ни к этим цветам, ни к этой эмблеме, ни к другим переменам в своем образе жизни. Теперь перед ним уже не делают знак пылающей звезды, и это хорошо: он уже много лет считал все эти салюты вопиющей глупостью. К нему больше не обращаются «мой повелитель», потому что понтифика следует называть «мой император». Валентин почти не видел в этом разницы, если не считать того, что ухо его давно привыкло к то и дело повторяющемуся словосочетанию, он воспринимал его как знак препинания, как ритмическую основу фразы, без которой речь звучала непривычно. Трудным оказалось другое – добиться того, чтобы люди вообще разговаривали с ним, ибо все знали с малолетства, что к понтифику нельзя обращаться напрямую, что все общение с ним ведется исключительно через верховного глашатая, даже если понтифик находится рядом и обладает прекрасным слухом. Понтифик же не имеет права лично отвечать обращающемуся к нему и тоже должен передавать свои реплики через глашатая. Это оказалось первой из традиций понтификата, которую Валентин решительно отверг, а вот приучить окружающих оказалось куда сложнее. Своим верховным глашатаем он назначил Слита – этот выбор все сочли вполне естественным, – но строго-настрого запретил ему следовать древним глупостям и строить из себя уста и уши понтифика.

Из-за замшелых традиций никто не мог толком осознать, что понтифик действительно находится на борту корабля и разгуливает среди простого народа, открытый резким ветрам и яркому теплому солнечному свету. Все знали, что бытие понтифика должна окутывать тайна. Понтифик недоступен взглядам. Понтифику, как всем известно, следует пребывать в Лабиринте.

«Не полезу туда! – думал Валентин. – Я отдал другому свою корону, и право ставить слово «лорд» перед именем принадлежит другому, и Замок будет Замком лорда Хиссуна, если тому вообще удастся вернуться туда. Но хоронить себя заживо под землей я отказываюсь».

Карабелла вышла на палубу и направилась к нему.

– Эйзенхарт просил сказать тебе, мой повелитель, что если ветер не изменится, мы часов через двенадцать увидим Пилиплок.

– Не «мой повелитель», – поправил ее Валентин.

Она ухмыльнулась.

– Очень трудно привыкнуть к «моему императору».

– Мне тоже. Но что сделано, то сделано.

– А можно я все равно буду наедине называть тебя «мой повелитель»?

– С какой это стати? Разве я повелеваю тобой или ты наливаешь мне вино и приносишь тапочки, как служанка?

– Ты же знаешь, Валентин, что я имею в виду совсем другое.

– В таком случае называй меня Валентином, а не повелителем. Я был твоим короналем, теперь я твой император – но не твой господин. Я думал, что между нами это давно уже решено…

– Я тоже так думаю… мой император.

Она рассмеялась, он тоже рассмеялся, притянул ее к себе, обнял одной рукой за плечи и сказал после короткой паузы:

– Я ведь уже не раз говорил тебе, что в некоторой степени сожалею и даже чувствую себя виноватым в том, что заставил тебя сменить привольную жонглерскую жизнь на обремененное множеством обязанностей и условностей существование в замке. А ты каждый раз отвечала мне, что нет, нет, ерунда, ни в чем ты не виноват, я сама выбрала жизнь рядом с тобою.

– И это чистая правда, мой повелитель.

– Но теперь я стал понтификом… клянусь Владычицей, произношу это слово так, будто пытаюсь говорить на незнакомом языке! Я стал понтификом, самым настоящим понтификом, и ты можешь из-за меня снова лишиться оставшихся радостей жизни.

– Но почему, Валентин? Разве понтифик должен отказаться от жены? Никогда не слышала о таком обычае!

– Карабелла, понтифик должен жить в Лабиринте.

– Ну, вот, опять ты за старое!

– Это меня постоянно гложет. И если мне волей-неволей придется жить в Лабиринте, то и тебе придется поселиться там вместе со мною, но разве могу я просить тебя об этом?

– А ты просишь меня?

– Ты же знаешь, что я нисколько не хочу расставаться с тобою.