Валентин Пикуль

Несколько отрядов ополченцев прошли весь Сахалин от севера до юга, до мыса Погиби, и здесь переправились на материк. В Николаевске-на-Амуре ополченцев-катор-жан встречали как героев. Все они по амнистии были освобождены, многие из них получили награды.

В сахалинской каторге любой человек — врач, учитель, архитектор, осуждённый и сосланный на Сахалин, переставал быть доктором или адвокатом. С этого момента — он уже «не человек, а только одушевленное существо, которому дана возможность чувствовать, но ни мыслить, ни протестовать он не может. Он — раб.

Но в центре романа «Каторга» — главный герой Полы-нов, фигура сильная, своеобразная, сложная, противоречивая — настоящий любитель острых ощущений, который добивается удачи и ставит в жизни, как в рулетке, всегда на 36.

Реально существовавшего прототипа не существовало, — это собирательный образ, автор, «слепил» этот образ из нескольких каторжан, полюбил его, наделил смелостью, умением добиваться желаемого. Любой автор исторического романа волен сам выбирать героя — хорошего или плохого, «автор вправе сложить его, как мозаику из красочных частиц добра и зла».

Пикулю герой понадобился именно таким, «каким однажды явился передо мною, и мне часто делалось жутко, когда он хищно вглядывался в меня через решётки тюрем своими жёлтыми глазами, то пугая меня, то очаровывая…».

В Полынове — этом «сверхчеловеке» добрые черты характера преобладают над дикостью и варварством. Более того, в него влюбились многие читатели, о чём сообщали автору в письмах.

Хочется остановить внимание читателя ещё на одном образе романа «Каторга» — Корнее Землякове, которому автор явно симпатизирует: его герой прошёл все круги ада и принял мученическую смерть от захватчиков. Это тоже вымышленный герой, но этим образом автор хотел сказать: такими были и остались русские люди.

Вживаясь в ту эпоху и обстановку, Пикуль изучил блатной язык каторжан.

Проснувшись однажды ночью от разговора в кабинете, я была поражена «диалогом» Пикуля со своим героем. Было не просто страшно — было жутко, особенно после неожиданного появления в дверях Валентина. Небритый, остриженный под машинку, в полосатой пижаме, сгорбленный, переваливающейся с ноги на ногу походкой, не обращая на меня никакого внимания, он проследовал в кухню за чаем. Войдя в кабинет, я не выдержала и спросила:

— Кто же ты на самом деле? Может, правда каторжник?

— Да, я действительно каторжник, — на короткое время вернулся в «нашу эру» Пикуль, — только у меня «сладкая каторга», я сознательно обрекаю себя на это…

Год подходил к своему завершению.

30 декабря в сопровождении своих наставников-педа-гогов из Института гражданской авиации Пикуля навестил сирийский студент. Сын переводчика привёз Валентину Саввичу только что вышедшую в Сирии книгу Пикуля «Последние ночи шайтана» (так в переводе на арабский стал называться роман «У последней черты»). Кроме книг Валентину Саввичу были преподнесены подарки от министра обороны Сирии генерала Тласса, на личные средства которого и было осуществлено это издание. Пикулю было интересно узнать, что книга пользуется в Сирии большой популярностью и большим спросом. Министру обороны, переводчику и его сыну были презентованы ответные подарки.

31 декабря трудолюбивый «каторжник» не заметил, когда 1986 год вступил в свои права…

Послесловие к «Каторге»

Напряжённый, но размеренный творческий ритм, абсолютно не задетый красным листком календаря, продолжался и в новом году.

Пикуль огорчался, что не сумел закончить роман к Новому году.

7 января утром я поспешила в холл за своей привычной утренней почтой. На столе лежала записка.

Только я могла понять её смысловую напряжённость. У автора записки не осталось сил ни на то, чтобы написать обращение ко мне, ни на то, чтобы поставить подпись: «ВСЁ13.30».

Но мне было ясно, что в этом кабинете, с окном на восход, Пикуль сегодня ночью закончил свой новый роман.

Когда я пришла с работы, Валентин Саввич всё ещё спал.

В котором же часу он лёг?

А это не важно, я не стала его будить — не надо тревожить первый сон «на воле».

Проснулся он сам и первые свои слова объединил в такую фразу:

«Да… В “Каторге” как будто меня водили по этапам, но ия…. провёл многих».

Затем пытался читать мне главы из книги, но я проявила настойчивость в желании вычитать роман самой. Под этим предлогом я хотела, кроме того, дать передышку писателю, помочь Валентину Саввичу быстрее выйти из тяжёлой каторжной атмосферы событий произведения.

Вычитка, доработка, перепечатка могут подождать.

В следующий вечер я, конфисковав у автора рукопись, предалась захватывающему чтению.

— А где подробнее почитать о королеве? — поздно вечером (а скорее ночью) войдя в кабинет, спросила я Валентина.

— Нигде. — Пикуль приподнял брови. — Этот образ я создал сам, чем и горжусь. Поговорим о нём потом, иди читай, королева, я не хотел бы сейчас отвлекаться.

И писатель склонился над своим столом…