— Теперь, сеньор дон Хайме, поговорим откровенно — хотите?
— Я сам этого желаю, — поклонившись, отвечал полковник.
— Скажите мне прежде всего, — продолжал дон Себастьян, — кто этот человек, которым, по вашим словам, я могу так хорошо воспользоваться?
— Ничего не может быть легче: этот человек негодяй самого худшего разряда, как я уже имел честь вам говорить, его прошлое довольно темно — вот все, что я мог узнать: этот человек, который, кажется, не принадлежит ни к какой стране, но побывал во всех и говорит на всех языках довольно легко, находился в Сан-Франциско, когда граф де Пребуа-Крансе набирал шайку разбойников, с которыми намеревался расчленить нашу прекрасную страну; этот план — будет сказано между нами — удался бы, если бы не ваше искусство, не ваше мужество.
— Оставим это, любезный полковник! — с живостью перебил его дон Себастьян. — Я исполнил в этом обстоятельстве мой долг так, как всегда буду исполнять его, когда дело будет идти о делах моего отечества.
Полковник поклонился.
— Негодяй, о котором мы говорим, — сказал он, — не мог пропустить такого великолепного случая: он завербовался в отряд графа; я думаю, что он умирал с голода в Сан-Франциско и по некоторым причинам, ему одному известным, рад был оставить этот город… Но, может быть, я докучаю вам этими подробностями?
— Напротив, любезный полковник, я желаю ближе узнать этого негодяя, чтобы рассудить, можно ли положиться на его уверения.
— Приехав в Гваймас, он почти тотчас же сделался тайным агентом несчастного полковника Флореса, так подло убитого французами, как вам известно.
— Увы! — сказал дон Себастьян с сардонической улыбкой.
— Сеньор Паво также использовал его несколько раз. — продолжал дон Хайме. — К несчастью для нашего негодяя, дон Валентин, друг графа, открыл, неизвестно каким образом, все его проделки и потребовал его изгнания из отряда, вследствие ссоры с одним из французских офицеров.
— Я, кажется, слышал в то время об этом деле; этот негодяй, кажется, был известен под прозвищем Царагате?
— Точно так, генерал! Взбесившись на то, что с ним случилось, и приписывая вину в этом дону Валентину, он дал клятву убить его, как только представится случай.
— И что же?
— Кажется, несмотря на его добрую волю и его сильное желание освободиться от своего врага, этот случай еще не представился, потому что он еще не убит.
— Это так; но вы как встретились с этим негодяем, полковник?
— Вы знаете, генерал, — отвечал тот нерешительно, — что я принужден для интересов нашего дела видеть довольно дурное общество. Этот негодяй сам пришел ко мне; я его расспросил и, зная ваше отношение к этому французу, я хотел сообщить вам об этом приобретении. Если я сделал что-то не так, — простите меня, и перестанем говорить об этом.
— Напротив, полковник, — с живостью вскричал дон Себастьян, — я не только не должен ничего вам прощать, но еще должен вас благодарить, потому что известие, сообщенное вами, явилось, как нельзя кстати. Впрочем, судите сами, я буду откровенен с вами, тем более что, кроме высокого уважения, которое я имею к вашему характеру, дело идет в эту минуту о наших общих интересах.
— Вы меня пугаете!
— Вы испугаетесь еще более, когда узнаете, что этот Валентин, этот француз, этот демон, неизвестно какими способами узнал о наших планах; мало того, начиная с меня, ему известны все наши сообщники.
— Боже! — вскричал полковник, вздрогнув от удивления, и побледнел от страха. — Но, если так, мы погибли!
— Признаюсь, что наша возможность на успех очень уменьшилась.
— Извините, если я буду расспрашивать вас, генерал, — продолжал полковник с волнением, — но в подобных обстоятельствах…
— Расспрашивайте, расспрашивайте, любезный полковник, не стесняйтесь!
— Положительно ли уверены вы в этом?
— Судите сами: за час до открытия театра, сам дон Валентин… вы слышите, не правда ли? Сам он приезжал со своими друзьями, без сомнения, разбойниками, находящимися у него на жалованье, в мой отель, где все мне открыл. Что вы скажете на это?
— Я скажу, что, если этот человек не умрет, то мы погибли безвозвратно.
— Это также мое мнение, — холодно сказал дон Себастьян.
— Как же, несмотря на это ужасное известие, вы решились показаться в театре?
Дон Себастьян улыбнулся и презрительно пожал плечами.
— Разве я должен был выказать посторонним, терзавшее меня беспокойство? Поверьте, полковник, только одна смелость может нас спасти; не забудьте, что дело идет о нашей голове.
— Постараюсь не забыть.
— Что касается этого человека, Царагате, я не должен и не хочу его видеть; действуйте с ним, как сами решите. Вы понимаете, что я не должен знать, как вы с ним условитесь, чтоб я мог доказать, в случае надобности, что я ничего об этом не знал; притом, вам известно, я не люблю крайних мер: вид подобного злодея был бы мне противен, тем более что я не терплю крови. Увы, — прибавил он со вздохом, — я был принужден проливать слишком много крови в продолжение моей жизни.
— Когда так, я право не знаю… — прошептал полковник.