Вахтангов

— А вы, вы сами, Константин Сергеевич, принимаете нашу работу?

Они читают мысли друг друга. Станиславский присел возле постели.

— Принимаю. То, что я видел, талантливо, своеобразно и, что самое главное, жизнерадостно! — Он берет в свои большие руки горячую руку Вахтангова. — Не волнуйтесь. Вы себя не бережёте… Берегите силы. Они вам ещё понадобятся… А успех блистательный. Молодёжь очень выросла.

— Вы им верите? — Вахтангов называет имена актёров и актрис. — Я требую, чтобы они по-настоящему жили на сцене, плакали, смеялись…

За дверью Надежда Михайловна и Николай Горчаков, привёзший Станиславского, запоминают каждое его слово.

— Любовь, ревность, радость и горе — это вечные чувства, зритель их хорошо знает. Они его заражают со сцены только тогда, когда актёр ими по-настоящему живёт. Вы многого добились от актёров… Сегодня вы нас покорили, победили…

Но есть правда, которой нельзя открыть дорогу. Станиславский говорит наперекор правде:

— Поправляйтесь скорее. И хорошо отдохните…

Несколько секунд они молчат. Ещё раз взглянув глубоко в распахнутые глаза Вахтангова и пожав его руку, Станиславский встаёт. Голос Вахтангова удерживает его ещё на какие-то секунды, наполненные, как часы общения перед разлукой:

— Так много ещё надо сделать!..

Станиславский с Горчаковым едут обратно в театр. Молчат. Константин Сергеевич высоко поднял воротник и вобрал величественную голову в плечи. Его глаз не видно.

Вокруг в тишине раскинулась тёмная Москва. Она не освещается — не хватает тока. Сугробами высится скопившийся за зиму снег. Торопятся редкие прохожие. Только что отгремела гражданская война, дышать народу становится легче. Но голод, холод и разруха сжимают страну. Рассвет впереди — за многими пройденными и новыми испытаниями.

Станиславский входит в зал взволнованный, сосредоточенный. Спектакль сказки «Принцесса Турандот» продолжается, спектакль, рвущийся навстречу рассвету всем своим дыханьем, всем сердцем, всей музыкой чувств и игрой ума… Он идёт с возрастающим подъёмом, сочувствие зрителей окрыляет артистов.

По окончании провозглашённое в зале «Браво Вахтангову!» вызывает бурю оваций.

Станиславский захотел посмотреть оркестр. Музыканты вышли на сцену и сыграли перед публикой несколько музыкальных отрывков из «Турандот».

Константин Сергеевич обращается к студии с речью:

— За двадцать три года существования Художественного театра таких побед было немного. Вы нашли то, чего так долго, но тщетно искали многие театры!

Ночью участники «Турандот» идут с цветами к Вахтангову. Он знал уже обо всём от Надежды Михайловны. По его настоянию она в этот вечер была в театре. Когда она вернулась, Евгений Богратионович пожаловался на сердце. Вызвали врача. Уходя, врач сказал:

— Кризис воспаления лёгких миновал. Как жаль, что Евгений Богратионович не умер сегодня! Начинается его ужасное мучение…

А утром пришло письмо от наркома просвещения А.В. Луначарского. Выражая мысли всех, кто уже знал в Москве о состоянии Вахтангова, Луначарский писал:

«Дорогой, дорогой Евгений Богратионович! Странно я сейчас себя чувствую. В душе разбужен Вами такой безоблачный, легкокрылый, певучий праздник… и рядом с этим я узнал, что Вы больны. Выздоравливайте, милый, талантливый, богатый… Ваше дарование так разнообразно, так поэтично, глубоко, что нельзя не любить Вас, не гордиться Вами. Все Ваши спектакли, которые я видел, многообещающие и волнующие… Выздоравливайте! Крепко жму руку. Поздравляю с успехом. Жду от Вас большого, исключительного».

Последние дни

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идёт за них на бой.

Гёте

За два месяца, тянувшихся до конца, которого ждали постоянно, не было дня, когда бы товарищи и ученики оставляли Евгения Богратионовича одного. Боясь, что людям тяжело видеть его состояние, Вахтангов никого не зовёт к себе, но радуется каждому, пришедшему, расспрашивает, делится своими мыслями, подолгу не отпускает. Если случается ему ночью проснуться, то часто, как бы случайно, оказывается, что Ксения Котлубай и Борис Захава задержались, остались ночевать и теперь не спят. И вот снова зажигают свет, кипятят чай, затевают беседу.

Евгений Богратионович попросил перенести его в комнату с окном в переулок. Здесь больше солнца и слышен шум шагов на улице. Уже тает снег. Дребезжат колеса. Голоса прохожих звонче. Гомонят воробьи. Вахтангов вбирает в себя по-прежнему всё, что видит, слышит, наблюдает, узнает от людей. И он требует, чтобы его лечили.

К нему ходят более десятка врачей и профессоров. Чтобы успокоить его, они обещают, как только он немного поправится и будет не так слаб, сделать ему операцию.