Вахтангов (1-е издание)

Вот 10, так сказать, учреждений, где меня рвут на части.

Скажи, где та минута, которую я могу отдать себе?

Вот уже месяц, как я не могу осуществить желание поиграть на мандолине.

И всю эту колоссальную ношу тащу, скрючившись, пополам сложенный своей болезнью… И не могу, не имею права хоть одно из дел оставить: надо нести то, что я знаю; надо успеть отдать то, что есть у меня (если оно есть).

А со всеми я так морально связан, что оставлять кого-нибудь — преступление. А меня зовут и зовут в новые и новые дела, которые я же должен создавать…»

При всей занятости Евгения Богратионовича никто никогда не видит его невнимательным или небрежным. Каждое дело, за которое он берется, он делает до конца своим, кровным и отдает ему все, что имеет.

Перенесение спектаклей, созданных в интимной камерной обстановке Мансуровского переулка, на сравнительно большую сцену Народного театра ставит молодых актеров перед новыми техническими задачами. Прелесть интимных настроений, пауз, недомолвок, тихая комнатная речь — вся эта душевная растворенность в тесном общении со зрителем, который благоговейно сидел совсем рядом, не отделенный даже рампой, не годятся для Народного театра.

Предчувствуя, что его неопытные ученики на большой сцене, перед новым зрительным залом, где в задних рядах их будет просто не слышно и где станет невидимой мелкая комнатная мимика, неизбежно растеряются и, как обычно в таких случаях, будут невольно цепляться, как за якорь спасения, за театральные штампы и «наигрыш», Вахтангов требует при всех условиях сохранить основное — искренность:

— Роль готова только тогда, когда актер сделал слова роли своими словами. Надо добиться, чтобы темперамент актера пробуждался без всяких внешних побуждений к волнению. Для этого актеру на репетициях нужно, главным образом, работать над тем, чтобы все, что его окружает по пьесе, стало его атмосферой, чтобы задачи роли стали его задачами. Тогда темперамент заговорит «от сущности». Этот темперамент — самый ценный, потому что он единственно убедительный и безобманный.

Новые условия на сцене Народного театра потребовали нового, выразительного, пластического жеста. Жест должен стать крупным, подчеркнутым, театральным, но он должен быть и естественным, искренним. Вахтангов настойчиво говорит:

— Пластикой актер должен заниматься не для того, чтобы уметь танцевать, чтобы иметь красивый жест или красивый постав корпуса, а для того, чтобы сообщить (воспитать в себе) своему телу чувство пластичности. А ведь пластичность не только в движении, она есть и в куске материи, небрежно брошенной, и в поверхности застывшего озера, и в уютно спящей кошке, и в развешанных гирляндах, и в неподвижной статуе из мрамора.

Природа не знает непластичности. Прибой волн, качание ветки, бег лошади (даже клячи), смена дня на вечер, — внезапный вихрь, полет птиц, покой горных пространств, бешеный прыжок водопада, тяжелый шаг слона, уродство форм бегемота — все это пластично: здесь нет конфуза, смущения, неловкой напряженности, выучки, сухости. В сладко дремлющем коте нет неподвижности и мертвости, и сколько, боже мой, сколько этой неподвижности в старательном юноше, стремглав бросившемся достать стакан воды для своей возлюбленной…

Актеру нужно долго и прилежно прививать себе сознательно привычку быть пластичным, чтобы потом бессознательно выявлять себя пластично и в умении носить костюм, и в силе звука, и в способности физического преображения в форму изображаемого лица, и в способности распределять целесообразно энергию по мышцам, в способности лепить из себя что угодно, в жесте, голосе, музыке речи и логике чувств.

Но практика Студии Вахтангова, разумеется, не разрешает огромного количества вопросов, вставших перед режиссером и артистами народного революционного театра.

Противоречия, растерянность, неудовлетворенность в среде коллективов «мансуровской» студии и 1-й студии МХТ готовы выплеснуться наружу. Отмирание старого стиля и репертуара, вопросы студийной этики и дисциплины приобретают особенную остроту вследствие расхождения политических взглядов или вовсе неоформившегося у многих актеров отношения к советской действительности. Интеллигентский художественный монастырь, естественно, не может сразу преобразиться, не пройдя через внутренний кризис, борьбу, ломку и размежевание.

Вахтангов все больше чувствует необходимость найти новые руководящие принципы, новый смысл театра. Он жадно прислушивается к происходящим в жизни процессам, впитывает голоса, идеи, чувства революции. В нем накапливаются новые ощущения, мысли и желания. Зреет глубоко новое отношение и к жизни и к театру.

И он не только тщательно репетирует заново для Народного театра старые постановки, не только добивается «крупной», четкой игры, но задумывается и над созданием новых пьес; в его фантазии рисуются и новые сценические приемы.

В октябре он записывает в дневнике: «Хорошо было бы заказать такую пьесу: