Вайделот

И тогда на прибалтийскую сцену выступил Тевтонский орден[3]. Изгнанный из Трансильвании, он остро нуждался в новых землях. В 1226 году Фридрих II, император Священной Римской империи, выпустил буллу, предоставлявшую ордену свободу действий в Прибалтике. Перед началом похода рыцари ордена подписали с поляками в 1234 году соглашение, по которому тевтонцы получали во владение Хельмскую землю и все территории, которые они смогут отвоевать у ятвягов и собственно пруссов. Хельмская земля согласно договору становилась временной базой дислокации орденских войск и плацдармом для дальнейшего наступления на балтские племена[4]. Однако Тевтонский орден имел гораздо более масштабные планы, нежели те, которые он провозглашал перед прибытием в польские земли…

* * *

В один из жарких июньских дней 1220 года в глубине Пущи по едва приметной тропинке, которая змейкой вилась среди вековых дубов, шел седой старик. Одет он был в длинную, почти до пят, черную тунику, обшитую белой тесьмой и застегнутую сверху донизу витым кожаным ремешком, который украшали кисти из бычьих хвостов. Его широкий пояс был белым, из ткани тонкого плетения. За поясом у старца торчал нож с широким темным лезвием и деревянной рукояткой, но оружием его можно было назвать лишь с большой натяжкой – он был неотъемлемой частью любой трапезы.

Старик носил пышные усы, а свои длинные седые волосы он сплел в косицу, чтобы удобней было пробираться сквозь густые заросли. Смуглое лицо лесного жителя покрывали морщины, свидетельствовавшие, что ему уже много лет; тем не менее его удивительно ясные серые глаза смотрели по-молодому остро и пытливо. Он был явно чем-то озабочен, потому что хмурился и время от времени отрицательно качал головой, словно не соглашаясь с обуревавшими его мыслями.

Неожиданно старец резко остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Задумавшись, он не заметил огромного медведя, который решил полакомиться муравьями. Обычно медведи делали это ранней весной, когда выбирались из берлог и голод заставлял их питаться всем более-менее съедобным, что только попадалось у них на пути. Но этому хозяину Пущи, похоже, нравился запах рассерженных муравьев и кислинка муравьиного яда, приятно щиплющая язык. Большой муравейник находился рядом с тропой, и медведь, усевшись, как человек, на крохотную полянку, совал в кучу свою мохнатую лапу, и когда муравьи облепляли ее, облизывал, при этом смешно причмокивая.

Для него появление человека тоже было неожиданностью. Медведь – чуткий зверь, у него сильно развиты слух и обоняние. Тем не менее отработанная годами тихая и легкая походка лесного жителя, на ногах которого были поршни, сшитые из беличьих шкурок мехом внутрь, обманули органы его чувств, и сейчас медведь не знал, что делать – убежать или напасть на нежданного нарушителя спокойствия. Медведь был сыт, убивать без нужды ему не хотелось, но кому понравится, когда кто-то нагло прерывает его трапезу?

Он обнажил свои внушительные клыки и тихо зарычал. В конечном итоге медведь решил, что повелителю Пущи спасаться бегством от безоружного человека постыдно, однако и нападать не спешил – что-то его сдерживало. От старика волнами распространялся не страх, который обычно сопровождал охоту на медведя, дикого кабана, оленя или даже воинственного тура, а нечто иное, какая-то неведомая сила, изрядно смущавшая зверя.

Глядя прямо в маленькие глазки медведя, налитые злобой, старик тихо запел. Он не сдвинулся с места ни на шаг, его руки висели вдоль туловища плетями, шевелились только губы. Мелодия, которую он напевал, была стара, как сам мир. Он получил ее в наследство от своего деда, а тот, в свою очередь, от древних пращуров. Глаза медведя постепенно утратили хищный блеск, стали сонными, воинственность сменилась вялым равнодушием, и в какой-то момент он примирительно заурчал, обернулся и неторопливо потопал в лесную чащу.

Старец перевел дух и смахнул со лба капельки пота – старинные заклинания отнимали слишком много сил. Постояв некоторое время, глядя вслед хозяину Пущи, он коротко вздохнул (при этом на его строгом лице, словно вырезанном из темного камня, появилось подобие улыбки) и пошел дальше. Вскоре тропинка, явно протоптанная среди дубравы не лесным зверьем, а ногами человека, вывела старца на поляну, имевшую форму почти правильного круга. По краям она была ограничена мелкими камнями вперемешку с деревянными фигурками каких-то идолов (были вырезаны только головы, притом очень грубо), а посредине лежал огромный плоский Камень высотой в два с половиной локтя[5] в виде человеческой фигуры с углублением в животе.