V1

На улице по-прежнему серо и пасмурно: старые, желтые, опавшие кленовые листья куда-то уносятся ветром, а я стою здесь, посреди школьного двора, и у меня только одно желание – закрыть глаза и открыть их уже где-то невероятно далеко отсюда, за сотни, тысячи, миллионы километров от этого нудного пейзажа, от мелкого моросящего дождя, капли которого так противно стучат по моему зонту. От этих звуков полицейских раций, от монотонности всего того, что меня окружает, подальше и поскорее. Но, от себя никуда не убежишь, да и в мире нет такой страны, где нет любви. Ведь это любовь заставляет нас страдать, дробить сердце на миллион кусков, это она делает наш мир ярче, или наоборот. Это она заставляет людей совершать поступки на грани абсурда. Это она сделала меня таким, но сказать, к лучшему ли эти изменения или нет, я не могу.

– «Пятый, пятый, ответьте, приём».

Вспомнили обо мне, наконец. Ладно, не время даже думать о себе, сейчас главное-это дети. Я – пятый, это мой позывной, нужно ответить:

– Первый, это пятый, жду указаний.

– Пятый, слушайте внимательно. Сейчас «коробка» приедет («коробка» – это бронетранспортер, наверное, с еще одной группой спецназа), как только она заедет в школьный двор, тут же идите на позиции к шестому. Они на крыше, страхуют вертушку, все поняли, приём?

– Первый, вас понял. Конец связи.

Вот так меня отправили на крышу дома следить за воробьями, лишь бы не мешался под ногами. Забавно, еще день назад я вел дело этого мальчугана, а сегодня им уже занимаются серьезные дяди. Я все понял. Тот чин в погонах чекистам моё дело отдавал. Я даже не стал спорить, это бесполезно, особенно в моей ситуации. Что, еще не поняли?

Вот так, ни за что, ни про что, но козлом отпущения, стрелочником в этой ситуации делается не охранник этой школы. Им становлюсь я.

5

С крыши этой большой многоэтажной блочной «хрущевки» открывается замечательный вид на город. Что бы я ни говорил, как бы я ни ненавидел эти рекламные плакаты, но они никак не могут затмить то, что затмевать невозможно. Как бы это сказать… Даже сквозь вывески и баннеры на стенах музеев были видны величавые купола соборов, которые блестели на солнце и переливались от его лучей. Я никогда не знал, что в нашем, казалось бы, далеко не набожном городишке может быть столько церквей. А за ними, через один-два квартала одноэтажных строений, начинался бескрайний лес и заканчивался наш Сперанск.

Я никогда не был особо верующим человеком, просто… Скажем так, у меня особое отношение к Церкви вообще. Я, правда, совершенно искренне верю в то, что над нами существует кто-то гораздо выше, чем мы есть сами. Сверхъестественная сила, божество, инопланетяне – это не имеет на самом деле никакой разницы, потому что это все разные изображения одного и того же предмета. Я все же склонен предполагать, что над нами Бог, который и заправляет всем миром.

Но чего я не приемлю, так это людей, которые эту веру обслуживают. Монахи, чей образец, чей подвиг послушания должен быть впереди всего сущего, кто отказался от всех мирских благ ради высших идеалов, в последнее время встречаются все реже. Я уже не захожу в Церковь, дом Господа, нет. Я в супермаркете, где мне на выбор предлагаются различные кольца, книги, сухарики, вода священная, иконки, любой каприз… ну, вы поняли. Я не жмот, просто хочу понять разницу между клянчившими и нуждающимися.

На этой крыше дует жестокий, режущий меня напополам ветер. Он сковывает каждое мое движение, заставляя прятать руки по карманам в ожидании солнца. Казалось бы, вот буквально минут пять назад оно светило, да оно и сейчас светит, только почему-то оно ни тогда, ни сейчас ни хрена не греет. Здесь, на высоте тридцати метров, на уровне десятого этажа я вынужден тухнуть в компании сутулого худощавого человека – Шестого, который звонил мне сегодня. Я никогда не называю его по фамилии. «Трошин» – это деревенская фамилия. «Шестой» – это позывной бывшего спецназовца.

Он со снайперской винтовкой в руках смотрит вниз, на школу, и в его взгляде читается трагедия. Я понимаю его, прекрасно, ведь это у него я был вчера вечером, ведь это его сына-боксера убил малолетний ублюдок, что сейчас захватил свой класс в заложники. Он смотрит на эту школу и, наверное, вспоминает, как когда-то водил своё чадо первого сентября сюда, как забирал его с уроков, как приезжал к этому зданию на родительское собрание. Нет, я правда не знаю, о чем думает Шестой, но он крепко держит винтовку в руках, перебирая пальцами по цевью. Чтож, наш город – лишь одна большая деревня. Что ж, горе у каждого своё.

Я смотрю в бинокль на то, что происходит вокруг нас, не только внизу. Мы не единственные, кто вынужден торчать на этих высоких постах; на соседних крышах также стоят по 1–2 снайпера на каждый дом в ожидании команды. Все просто: один с винтовкой, другой страхует. Вот где происходит настоящая война. На крышах жилых домов, но постоянно и каждый день.