В жаре пылающих пихт, или Ниже полета ворона

Стражами стояли увечные слоистые останцы в меандрах. На дне высохшего русла суетились крохотные зверьки и черные ящерки без конечностей. Наметенные сухим горячим ветром лазурные змеевидные узоры на отдаленных воланах застывшего песка, темнеющего потными пятнами полыни, зыбились и переливались, как свет на складках шелковой ткани. Солнце полированным блюдцем ослепительно светилось в небе, будто отсвечивало, пригласив на ежедневную роль менее яркого двойника в сопровождении венценосного радужного гало. Совершенно чистое и безоблачное небо подобно драгоценному перлу творения, на шлифовку которого господь не экономил собственных сил. Полуденный жар раскалил каждую песчинку и зажарил каждую клетку пропаренных тел всадников, тщательно вызолотил бескрайние засушливые просторы на мили вокруг.

Серой вереницей вышагивали по уступам толсторогие бараны. Самцы и самки, и несколько безрогих барашков, похожих на белых шерстистых козлят, которые прыгали по зыбким формациям бесстрашно, как человеческие дети, не ведая смерти.

В жаре остывающего дня они пересекли очередную равнину, над которой плескались в синеве неба птицы, чьи тени, спроецированные черно-белыми копиями на землю, то становились неожиданно вычурными, то полуовальными и продолговатыми, то меняли форму, удлиняясь и укорачиваясь, беззвучно скользя в пожизненном, в бессрочном плену этого живописного пейзажа. И тени всадников и единственного измученного путника менялись подобным же образом по мере того, как долголетнее солнце описывало дугу с востока на запад, перемешивая атмосферные пары и выдерживая свой многовековой завещанный ему курс – как какой-то призрачный фрегат, обреченный вечно преследовать недостижимую цель, намеченную давным-давно скончавшимся капитаном.

Убийца, убийца! шептал Холидей. Волчец и терновник в твоей душе, она невозделанная земля, тронутая запустением!

Кареглазый отвернулся.

Ты одежки свои по каталогу почтовому заказывал, а, кожаный? Молчишь, дурак ты пустоголовый.

Закрой рот!

Горбоносый обернулся.

Тише, вы оба.

Холидей улыбнулся.

Нами играют, мы камешки на доске, и мы будем двигаться так, как выпадет на костях. Но кто их бросает, а главное – где?

Кареглазый стиснул челюсти.

Да, да… игральная доска этот мир, все предначертано, эти линии, клетки, они существуют еще с бронзового века! И те, кто играют, сменяются, и те, кем играют, сменяются тоже, но игра и поле остаются неизменными, и правила неизменны!

Ты дьявол, сказал кареглазый.

Я-то?

Ты, а кто еще?

Отнюдь, я не дьявол. Не дурнее твоего полковника буду.

Холидей помолчал, приглядываясь к кареглазому.

Минутку-минутку, а ведь я тебя вспомнил!

Вот еще, мне со всякой мерзопакостью водиться.

Да, я помню тебя, эти двое чужаки, но ты – нет! Сразу мне знакомой твоя физиономия показалась.

Кареглазый поморщился.

Не припомню только, откуда она мне знакома.

Вот я тебе глаз вышиблю, всякое желание на меня таращиться пропадет.

Да, а знаешь, я тебя вспомнил, вспомнил, Кифа! ты швырялся в нас камнями, в меня и дружков моих, когда мы с твоим одноруким отцом разговаривать приходили, пробормотал Холидей, потом посмотрел на кареглазого.

Не выдумывай, ты меня не знаешь.

Да, это ты, парень!

Кареглазый молчал.

Я помню, что подстрелил тебя с полмесяца назад! быстро ты оправился. Не пойму только, ради чего ты здесь? У тебя личное это, я правильно угадал? Надо было тебе, мальчик, с потерей примириться, но теперь уже поздно. И раз уж ты теперь сам убийца, то я тебе вот что скажу – мы с тобой одного теста, одной породы! и беззаконие, что выпало на долю семейства твоего, знакомо каждому на этой земле! да, и мне не хуже, чем тебе!

Кареглазый помотал головой.

Ты должен идти со мной, а не с ними! Мы с тобой одного стебля колоски, и потерпевший от беззакония терпит от закона!

Вот еще!

Ты и я, мы оба терпели, смиренномудро терпели, но кто творит беззаконие, если не закон? Одни приняты и творят, что им вздумается, а другие отсеяны – как рай и ад! Но это земля, а земля свята, нельзя ограничить одних, а другим дать ее дары, не по-божески, не по-человечески, мне запрещали существовать! Ваши законы! я только делал все, чтобы мне жить, а это не противно Богу, и в глазах его я не трус, я выше вас!

А он истину глаголет, кивнул длиннолицый.