В жаре пылающих пихт, или Ниже полета ворона

Я вооружен не хуже вашего, на медведя заряжен и раскрашен для войны! А будете ломиться, одного-двоих убью, а может, всех положу, но живым не дамся вам! не знаю, сколько вас там, но не думаю, что больше четырех, буду вас когтями и зубами рвать, глаза выцарапаю, зубы пересчитаю, горла ваши раздавлю, все жизненные соки из ваших печенок выжму досуха, дурачье деревенское! Вы отсюда как пришли – не уйдете, это я вам вот, крест даю, зарок перед Богом! Я вас как свиньей, как вшей лобковых, давить буду!

Во, как расхрабрился!

Не будь недоумком, ты один, а нас много!

Я вас предупредил, сунетесь, я изуродую вас, калеками сделаю, пожалеете, что подписались, ноги-руки поотрубаю, лица буду в клочья резать, царапаться, кусаться, носы ваши прожую и выплюну!

Горбоносый крикнул. Вон, погляди, какой красивый крест стоит! И ты его сам себе воздвиг! Поступками своими, а не нашими – и если крест уже есть, то нельзя, чтобы пустовал он! Кому-то придется на него влезть! Тому, кто его поставил!

Длиннолицый встал напротив двери и произвел несколько выстрелов до того, как горбоносый успел прервать его.

Из ума выжил, мне его живым надо взять!

А на кой черт? С трупом-то проще…

Идеалы блюду законодательные.

У свиньи под хвостом твои идеалы.

Оуэн Холидей спрятался за кроватью, приподняв голову и положив поверх простыни руку с кольтом. Убью, псарня!

Длиннолицый нагнулся и посмотрел через отверстие в двери.

Вижу парашника паршивого.

Где он?

Длиннолицый показал жестом и вытащил второй револьвер.

Вновь послышался обмен короткими репликами, Холидей оглянулся – дверь распахнулась от удара ноги, старая щеколда слетела с петель, и щепки рамы посыпались на пол.

Темную комнату залил ослепительно-яркий свет, Хосе впрыгнул в помещение и спустил курок – горлышко пустой вазы на подоконнике разлетелось на осколки.

Холидей направил кольт и, заслоняя лицо, выстрелил в проем, где обрисовались неясные очертания человека в соломенной шляпе. Бабахнуло огнем и потянуло порохом, как вышибли пробку из бутылки. Неожиданно свет сделался еще ярче, словно убрали какую-то преграду с его пути, в запыленном воздухе поплыло пурпурно-розовое облачко и желудочные газы. Обмякшее тело грохнулось вниз, ноги на мгновение задрались кверху и упали, очертив дугу и глухо стукнувшись о дощатый пол.

Пуля прошла сквозь кишечник, как через тряпку. На стену за спиной застреленного брызнула кровь.

Стена оклеена бледными обоями с бесцветными арабесками, пуля проделала отверстие, затрещала трехслойная переборка, из черной дырочки заструилась тоненьким ручейком гипсово-меловая труха, как если бы просверлили мешок с песком.

Он его застрелил, сказал длиннолицый.

Как собаку убил, подтвердил горбоносый.

Убью!

Холидей сориентировался по теням и увидел, что все они вооружены – он со скрежетом сдвинул складную перегородку, протиснулся на портфнетр, перелез через декорированную ограду и, не дожидаясь ответного огня, спрыгнул вниз. Дыхание перехватило.

По всем этажам гудела перепуганная публика, и уже слышался топот десятков ног, и полы дрожали не хуже чем цари в своих дворцах во время мятежа простолюдинов – Холидей бросился бежать, тяжело дыша. Кто-то выстрелил ему вслед из винтовки, но промахнулся, затем выстрел повторился, но опять промах.

Чувствуя, что задыхается, Холидей нырнул в переулок и остался сидеть, прячась среди серых от пепла ящиков, где пахло рыбой и тленом, он вдыхал пепел и выдыхал пепел.

Его глаза жгло, в ноздрях словно раздували пламя, и каждое легкое в груди как полбутылки с разбавленным спиртом. Он закашлялся и опять попытался бежать, но не прошло и минуты, как все трое – длиннолицый, кареглазый и горбоносый – уже связывали Холидея по рукам и ногам, а он возился в пыли, как большая вымоченная рыба, хватая ртом теплый чужой воздух.

Длиннолицый, утирая пот со лба, шагнул из тени.

Ну что, допрыгался? и хорошенько поддал ему носом сапога, снял шляпу, пригладил волосы и опять надел. Надо бы его как Христа – в чем мать родила оставить, голый да босый пусть идет.

Кареглазый согласился с ним. Горбоносый, будучи занят тем, что скручивал для себя очередную папиросу, пробормотал.

Ты арестован, Холидей, за убийство такого-то и такого-то, ну, сам каждую свою зарубку знаешь.

Дважды за одно преступление не вешают!

Горбоносый хмуро улыбнулся. Да, но то суд был нелегальный, продажными судьями, а теперь тебя по закону судить будут – как оно положено, а не спустя рукава. К тому же мы свидетели, что ты бедолагу Хосе хладнокровно отправил к его праотцам.

Ты мне пули не лей, он в меня первый выстрелил, я только защищался! Или, может, мне как Христу, распять себя дать?

А жилетка-то, жилетка! на пуговицы погляди, каждая как самоцвет.

С трупа, небось, снял, сказал длиннолицый.

Высокорослый, мрачный и ухмыляющийся, он стоял над преступником словно каменное надгробье, лицо длинное и потемневшее от усталости, иконописное – что лик святого, одаренное некой бездушной мистической красотой, которой он пренебрегал.