В землю Ханаанскую

Горнехт напрасно старался обратить на себя внимание Осии, который так был погружен в свои мысли, что не замечал ничего. Тогда спутник начальника стрелков — это был Бай — сказал ему:

— Оставь его! Он еще успеет узнать, что сталось с его племянником.

— Как хочешь, пусть будет по-твоему, — ответил Горнехт и затем стал продолжать прерванный рассказ.

— Несчастный мальчик имел ужасный вид, — сказал он.

— Неудивительно, — прервал его пророк, — он довольно пролежал в пыли на дороге. Но что понадобилось твоему домоправителю в лагере?

— Я сказал, что вчера у мальчика была сильная лихорадка; тогда Казана уложила в корзинку вино и бальзам и послала домоправителя в лагерь.

— К мальчику или к военачальнику? — спросил с лукавою усмешкой Бай.

— К мальчику, — решительно возразил Горнехт и наморщил лоб. Затем он опомнился и продолжал, как бы извиняясь: — Ее сердце мягко, как воск, а этот еврейский мальчик… да ты вчера сам видел его.

— Красивый юноша, совсем во вкусе женщин, — смеясь сказал жрец, — кто ласкает племянника, тот желает угодить и дяде.

— Вряд ли у ней было это в голове, — сурово возразил Горнехт и затем опять продолжал: — Мой Хотепу нашел мальчика в бессознательном состоянии и если бы не подоспел во время, то ему бы плохо пришлось, так как пыль…

— Превратила бы его в горшечную глину. Ну а потом?

— Тогда мой домоправитель увидел что-то блестящее в пыльной куче…

— И он, конечно, не поленился нагнуться?

— Совершенно верно. Мой Хотепу нагнулся и увидел широкий золотой наручник, который носил Ефрем, и это во второй раз спасло ему жизнь.

— Самое лучшее то, что мальчик опять в наших руках.

— Я очень обрадовался, когда он открыл глаза. Затем ему стало легче и врач говорит, что эти люди живучи, как молодые коты: им все сходит с рук. Однако у него сильная лихорадка, он все бредит на своем языке, и кормилица моей дочери из всех его слов могла только расслышать имя Казаны.

— Опять замешана женщина.

— Оставь эти шутки, — рассердился Горнехт и прикусил губы. — Какое может быть тут чувство: вдова и мальчик с еле пробивающимся пушком на верхней губе.

— В такие молодые годы, — продолжал неумолимый жрец, — вполне расцветшие розы скорее притягивают к себе молодых жучков, чем бутоны, и в данном случае, — прибавил он более серьезным тоном, — это превосходно! Мы поймали в сети племянника Осии, и от тебя будет зависеть не выпускать его.

— Ты думаешь, — воскликнул воин, — что мы должны ограничить его свободу?

— Именно.

— Ты придаешь большую цену его дяде?

— Конечно! Но государство для меня дороже.

— Этот мальчик…

— Мы имеем в нем прекрасного заложника. Меч Осии был для нас очень полезен, но если рука, владевшая им будет подчинена влиянию того, могущество которого нам хорошо известно…

— Ты говоришь о еврее Мезу?

— Тогда Осия нанесет нам такие тяжелые раны, которые еще никогда не приходилось нам получать от наших врагов.

— Однако, я несколько раз слышал из твоих же уст, что он не способен изменить присяге.

— Я этого и не отрицаю; он даже доказал это сегодня на деле. Но для того, чтобы освободиться от данной клятвы, он сунул голову в пасть крокодила. Но если действительно сын Нуна настоящий лев, то в Мезу он найдет верного союзника. А это заклятый враг Египта, и при одной мысли о нем у меня поднимается вся желчь.

— До нас все еще доносятся крики несчастных матерей и отцов, потерявших своих первенцев, и этого уже достаточно, чтобы ненавидеть Мезу.

— А наш фараон забывает о мести и посылает к нему Осию.

— Ведь это, кажется, с твоего согласия?

— Совершенно верно, — ответил жрец с насмешливой улыбкой, — мы ведь послали его, чтобы он построил мост. Ох, уж этот мост! Высохший мозг старика предлагает соорудить его, а фараон хватается за эту мысль, лишь бы только не плыть через пучину; он забыл о мести. Что ж, пусть Осия попробует! И если он вернется к нам с победою, то я пожелаю ему всякого благополучия; но раз только этот человек будет на нашем берегу, то мы, храбрые египтяне, постараемся сломать столбы под ногами вождей его народа.

— Конечно, только нашего военачальника мы также потеряем вместе с его единоплеменниками, если с ними случится то, чего они заслуживают.

— Пусть это так кажется тебе.

— Но ведь ты умнее меня.

— В данном случае ты заблуждаешься.

— Но что же мне делать?

— Как член военного совета, ты обязан выразить и свое мнение, а я считаю долгом указать тебе, куда поведет этот путь, по которому ты следовал за нами с завязанными глазами. Так слушай меня и соображай: когда в совете дойдет очередь до тебя… Верховный жрец Руи стар…

— И ты принял на себя половину его дел.

— Желал бы я, чтобы с него сняли и все дела! Не за себя я хлопочу, нет! Но я желаю благоденствия моей стране. У нас вкоренился обычай считать мудростью все, что исходит из уст старика, и между членами совета найдется очень мало людей, которые бы с ним не соглашались; вот потому все и идет у нас кое-как, благодаря его неумелому управлению.

— Так ты желаешь знать мое мнение? — воскликнул Горнехт. — Я не задумаюсь отдать все, лишь бы низвергнуть…