В высших сферах

– А что, – задумчиво проговорил Бонар Дейтц, – может быть, в этом что-то есть.

Он помолчал, размышляя. Старик Деверо прав в одном: оппозиции необходим хороший, доходчивый для массового сознания повод, чтобы дать крепкого тумака правительству, поскольку в последнее время такие возможности выпадали слишком редко.

Существовала и еще одна причина. Бонар Дейтц остро осознавал, что и среди сторонников с недавнего времени начала усиливаться критика в его адрес. Слишком он умерен, заявляли они, как лидер оппозиции в своих атаках против правительства. Ладно, здесь, возможно, критики правы: он действительно порой проявлял сдержанность и умеренность, которые, по его мнению, были следствием его способности всегда понять точку зрения оппонента. В политических стычках подобное благоразумие может оказаться помехой.

Но ярко выраженная проблема из области прав человека – если, конечно, этот эпизод вписывается в нее, а, похоже, он вписывается – совершенно другое дело. Тут он может сражаться жестоко, нанося правительству удары в уязвимые и болезненные места, и, возможно, поправить свою репутацию. Что еще более важно: схватка такого рода обязательно захватит внимание и вызовет одобрение прессы и публики.

Но поможет ли это его партии на следующих выборах? Они станут подлинным испытанием, прежде всего для него самого. Он вспомнил вопрос, который сегодня днем ему задал юноша-американец. “И как вы думаете, вам это когда-нибудь удастся?” Правдивый ответ на него заключался в том, что все решит следующая избирательная кампания. Бонар Дейтц уже возглавлял оппозицию в ходе одних выборов, которые закончились для нее поражением. Новое ощутимое поражение будет означать конец его пребыванию в лидерах и его амбициям стать премьер-министром.

Так выгодно ли ему ввязываться в бой, как предлагает сенатор? “Да, – решил он, – вероятнее всего, выгодно”.

– Благодарю, сенатор, – произнес вслух Бонар Дейтц. – Весьма ценное предложение. Если только есть шанс, мы раздуем из инцидента с этим Дювалем целую проблему; к тому же одновременно мы можем поднять множество других неприятных вопросов, связанных с иммиграцией.

– Вот теперь вы дело говорите. – расцвел сенатор.

– Придется подумать о кое-каких мерах предосторожности, – предупредил Дейтц. Он оглядел гостиную, убеждаясь, что его никто не услышит. – Мы должны быть уверены, что этот малый в Ванкувере на самом деле тот, за кого себя выдает, и что у него действительно неплохая репутация. Это, надеюсь, ясно?

– Естественно, мальчик мой, естественно.

– С чего, по-вашему, следует начать?

– В первую очередь нужно найти этому молодому человеку адвоката. Этим завтра в Ванкувере я займусь сам. Затем мы предпримем ряд юридических шагов, которые, будем надеяться, иммиграционное ведомство встретит со своим обычным и губительным бессердечием. А потом… Все остальное за вами.

Лидер оппозиции кивнул в знак согласия.

– Что ж, пока все звучит логично. Хотя по поводу адвоката есть одно соображение.

– Я найду подходящего человека – такого, чтобы мы могли на него положиться. Будьте уверены.

– Лучше всего, чтобы адвокат не принадлежал к нашей партии, – Бонар Дейтц медленно ронял слова, словно размышляя вслух. – В таком случае, когда мы выйдем на сцену, не будет столь очевидно, что все это подстроено. Вообще говоря, желательно, чтобы адвокат не принадлежал ни к какой партии.

– Разумно. Проблема, однако, в том, что большинство адвокатов поддерживает ту или иную партию.

– Но не все, – осторожно возразил Бонар Дейтц. – Новички, например. Те, кто только-только начинает практиковать, прямо со студенческой скамьи.

– Блестяще! – Лицо сенатора Деверо расплылось в широкой улыбке. – Вот это вы молодец! Мы отыщем непорочного девственника. Этакого ягненочка – и будем водить его на веревочке.

Глава 4

Когда Брайан Ричардсон, натянув боты, плотно обмотав шею шарфом и подняв воротник пальто, вышел из своего офиса на Спаркс-стрит и направился пешком к Парламентскому холму, по-прежнему шел снег, теперь, правда, он падал тяжелыми мокрыми хлопьями. Премьер-министр все-таки позвонил наконец и пригласил: “Вам лучше бы зайти. Есть о чем поговорить”. Проталкиваясь сквозь толпы алчущих рождественских покупок, Ричардсон дрожал от холода, который, казалось, еще усиливался свинцово-серыми сумерками, опускавшимися на город.

Ричардсон в равной степени не любил ни зиму, ни Рождество – первую из-за природной физической тяги к теплу, второе по причине агностицизма, который, по его убеждению, разделяло большинство других людей, не желающих, однако, в этом признаться. Однажды он даже заявил Джеймсу Хаудену: “В этом вашем Рождестве в десять раз больше фальши, нежели в политике – в любом из известных вам ее проявлений, только об этом никто не смеет сказать вслух. Знай себе бубнят: “Рождество слишком коммерциализировано”. Какого черта! Как раз лишь коммерческая сторона и имеет во всем этом хоть какой-то смысл”.