В вагоне

Я слезла со своей полки. Сосед снизу опять сидел в шляпе; ни верхнего, храпящего, ни Доната в купе не было. Я кинула полотенце через плечо и вышла в коридор. Там стояла порядочная очередь к единственному туалету (второй был, как водится, наглухо закрыт в интересах обслуживающего персонала). В очереди увидела Доната.

— Кто последний? — спросила я.

Донат вскинул на меня большие бежевые глаза и ответил:

— Я последний.

Я встала к окну. Прислонясь к раме, держась за металлический пруток с совершенно ненужными, но традиционными занавесочками (все равно пассажиры откидывают их, чтобы глядеть в окно), я видела сверху очень независимый, прямой вихор на макушке Доната.

Я смотрела в окно. Мимо бежали пестрые подмосковные рощи в последних клочьях золотой осени. Шли, одна за другой, кирпично-казенные постройки полосы отчуждения, шли колодцы, сараи, заборы, ограды. Рядом со мной стоял мальчик, мне страх как хотелось с ним поговорить, понять, для чего он упорно писал «Долина ужаса». Но между нами был забор, ограда, нет — целая полоса отчуждения...

— Ты с папой едешь? — спросила я.

— Да.

— А мама твоя где?

— Умерла.

— Давно?

— Четыре года.

— Ты в Ленинграде живешь или в Москве?

— В Москве.

— Учишься в школе?

— Да.

— В каком классе?

— В пятом.

— Хорошо учишься?

— Ничего.

Обычный набор вопросов, с которыми взрослый обращается к ребенку, желая войти в общение. Тут общения не получалось. Его короткие ответы отпугивали, в них явственно звучало: «Не приставай». «Не бойся меня, не дичись, пойми, что я люблю тебя, хочу тебе добра», — мысленно говорила я. Хохол торчал все так же упрямо. Бежевый глаз, сбоку почти янтарный, прилежно отслеживал бегущие за окном предметы; светлые ресницы на бледной, почти бесцветной, щеке казались нематериальными. Как до него добраться, заглянуть в «Долину ужаса»? И вдруг, сама для себя неожиданно, я задала совсем новый вопрос:

— А ты знаешь, что такое электроэнцефалограмма?

Он помотал головой: «Нет, не знаю». И тут я ему рассказала все. И про наши эксперименты, ставшие для меня за последние годы главным смыслом жизни; про попытки разгадывать взрывы эмоций по ЭЭГ; про открывающиеся перспективы, если это удастся. И про свой доклад на конференции, и про Фонарина с его грязной тряпкой, и про то, как меня дружно высмеяли... Я не упрощала свою речь, не адаптировала, не применялась к его уровню развития. Я просто рассказывала все как было. И как я крикнула на весь зал: «Подлец!»

Он слушал — сперва недоверчиво, настороженно, но постепенно все с бóльшим интересом, с волнением. Было прямо видно, как интерес заливал краской его торчащие бледные уши. Когда я повторила — «Подлец!», он даже крякнул от удовольствия.

— Тебе это интересно? — спросила я, польщенная.

— Ну, да, — опустив голову, признался он.

— Что же именно тебя заинтересовало?

(...Только бы не спугнуть это крохотное, едва зародившееся доверие!)

— Здорово, — сказал он своим сипловатым голосом. — Здорово про эти ваши биотоки. Записал на какую-то кривулю — и все ясно. Только не верится...

Тут подошла его очередь. Пышная женщина в халате всех цветов радуги вышла из двери туалета, брезгливо поджав губы, несомненно, оскорбленная всем увиденным.

— Знаете что, — неожиданно сказал Донат, — вам не очень нужно, а то пропустим очередь, а? Хочу еще одну вещь у вас спросить.

— Спрашивай, — ответила я.

— Значит, — неожиданно горячо сказал он, — человек уже свои мысли не может скрыть? Наложили ему на голову эти самые...

— Электроды.

— И читай его мысли? Даже самые секретные, которые он от всех скрывает?

— Не мысли, до этого мы еще не дошли. Скорее чувства. Эмоции, говоря по-ученому.

— Ну нет, не поверю. Враки это все! Слишком просто: наложил электроды, записал, а другие угадали, что я чувствую?

— В какой-то мере да.

— Даже если... если я изо всех сил скрываю? Ничего не показываю. Только сам внутри себя чувствую?

Он поднял на меня свои бежевые глаза, и вдруг на мгновение в них сверкнула такая неистовая ненависть, что я отшатнулась. Еще миг — и вспышка погасла.

— Ты мне не веришь, — сказала я растерянно, — тебе надо самому посмотреть опыт, во всем убедиться. Может быть, даже провести этот опыт. Знаешь что? Приходи ко мне в лабораторию, спроси Агнессу Тихоновну Платонову, это я, а вот мой домашний телефон. Позвони накануне вечером, приходи и сможешь сам убедиться.

Адрес и телефон я записала на листке из блокнота участника конференции. Он взял. Потом вздохнул тяжело и долго.

— Тебе хочется прийти? — спросила я.

Он кивнул.

— Может быть, твое призвание — быть психологом-экспериментатором. Может быть, это твое будущее...

— Мое будущее? — переспросил он. — Это от меня не зависит.

— От кого же зависит?

Он пожал плечами:

— Все без меня решено давно.

— Как это можно: решать за другого? Человек сам вправе распоряжаться своим будущим.

Он засмеялся. Меня даже испугал его сиплый смех. Смеялся взрослый, немолодой, разочарованный человек.

— Вправе? — повторил он. — А вы знаете, что такое «Долина ужаса»?

— Приблизительно.