В центре Нигде

Люсиль посмеялась; она и сама не состригла белокурых локонов из-за крайне консервативных взглядов родителей – ее "папаша" достаточно жестко прекратил любые девичьи попытки следовать моде. Мол, "пока ты живешь в моем доме, ты подчиняешься моим правилам!". Возлюбленный Люсиль еще устраивал жизнь в Чикаго и не торопился забирать свою "зеленоглазую красавицу"… Впрочем, девушка не особо страдала: поклонников у нее – хоть отбавляй, и она позволяла себе вечер-другой провести в приятной компании восторженных кавалеров.

Ажурные абажуры на лампах бросали на стены уютные теплые тени. В последние годы слишком часто возникало ощущение чужого взгляда на спине. Последние месяцы – еще чаще.

– Станешь женой гангстера, – проговорила я легко и непринужденно, хотя на подкорке ощущала страх за милую подругу.

Люсиль Гилберт не была глупа. За наивной внешностью и миловидным очарованием скрывался умелый стратег; но порой даже самые отчаянные игроки терпят поражение. А потому я раз за разом переспрашивала, все ли она продумала, не сильно ли рискует, планируя связать жизнь с человеком, о чьем имени ходила дурная слава опасного манипулятора и жестокого дельца.

– Не беспокойся. Как только Чарли устроится, мы сыграем свадьбу, я переберусь в Чикаго… Это по твоим жилам течет золото; мне еще необходимо его добыть. Где как не рядом с бутлегером2 искать достатка, гм? Вспомни хотя бы миссис Мэй…

Я перевела взгляд на огоньки свечей.

Меня никогда не торопили с браком. Никогда не надевали кандалы на мои руки, позволяя жить достаточно привольно. Маленькая принцесса, окруженная любовью и пониманием (дед говорил, что "принцессой" меня назвал один его давний знакомый, когда впервые увидел). Мне позволили получить образование и посвящать жизнь тому, что было для меня значимо – и зачастую такой экспериментальный подход воспитания вызывал недоумение у окружающих. Однако главным зачинателем его был мой дед, и с ним уж спорить никто не пытался. Я росла, как домашний символ – обладая всем, угодным моему сердцу. Вероятно поэтому большинство мужчин, проявлявших ко мне интерес, получали отказ. Слишком самодостаточная и избирательная, уже обладающая богатым приданым – найти достойную партию дело сложное, и ухажеры зачастую ничего не могли мне предложить. Каждый из них казался мне мальчишкой.

Потому раз за разом свой отказ получал и Тристан – его ухаживания начались осенью в год моего переезда и продолжались до сих пор. Ему почему-то думалось, что я просто не могу не испытывать к нему симпатии. Хотя, признать, многие девушки сходили с ума по Тристану Аттвуду: легкий в общении, живущий одним днем талантливый музыкант. И, конечно, многие считали его очень красивым: черноглаз, атлетически сложен. Но я не влюбилась бы в него даже будь он самым красивым мужчиной на планете – у меня не было с ним ничего общего. Тристан видел во мне красивую игрушку, которую во что бы то ни стало следовало заполучить – он видел во мне приз. Человек, не получавший ответа "нет" попался на крючок собственного тщеславия.

Ко всему прочему, Аттвуд, несмотря на весь свой шарм и музыкальный талант, оставался поверхностным человеком. Тристан не видел ничего дальше собственного носа, предпочитая даже диалоги выстраивать вокруг собственной личности. Это утомляло. Он не был ни интересным собеседником, ни благодарным слушателем, ни интригующим оппонентом – зато пыль, которую о себе Аттвуд пускал в глаза окружающим, была щедро сдобрена блестками и джазовым послевкусием.

Бабушка реагировала на мое одиночество несколько иначе. Говорила, что привередничаю и перебираю, и так либо одна останусь, либо "черта во двор" получу.

Вспомнилась сырая улица. Мысли путаной вереницей зазмеились в голове…

– Итак, собственно, давай поговорим о том, для чего я пришла, – бодрый голос Люсиль вырвал из кокона размышлений. – Завтра вечером в "Глитце" танцевальный марафон! Нужно подобрать наряд… Ты уже думала, в чем пойдешь? Я краем глаза заметила у тебя блестящие шелковые чулки; они были пепельными или песочными? Найдется ли у тебя и для меня пара?

Ночью спустился сильный ливень, подобного которому я и припомнить не могла. Люсиль осталась ночевать в нашем доме – гувернантка Рута расстелила ей постель в гостевой спальне.

Я долго не могла уснуть; все думала о Люсиль и ее женихе, о Тристане, о работе отца – и о своей работе. Я вполне представляла себя через пару лет преподавательницей истории (или религионоведния?) на кафедре института. И прийти мне хотелось со своими авторскими лекциями, над которыми кропотливо трудилась уже несколько лет. Можно было бы представить труд отца и деда, рассказывать слушателям о мифологии и поверьях… А вдруг (нашей семье ведь так везло?) я могла бы стать профессором?

Усмехнулась мыслям. Припомнила множество богов, мифы о которых становились моими сказками перед сном – уж не помолиться ли каждому, авось кто услышит?