В трущобах Индии

Можно было подумать, будто природа преднамеренно устроила здесь убежище для хищных зверей, чтобы они могли жить и развиваться там, где человек не мог нарушить их покоя. Вот почему здесь было всегда любимое местопребывание тысячи тигров, леопардов, черных пантер; отсюда взбирались они ночью по крутым склонам и рассыпались группами по окрестностям, чтобы взять налог со стада туземцев, когда почему-либо им не благоприятствовала охота на оленей, вепрей, пекари и мелкую дичь, как зайцы, дикие козы и т.д. Здесь водились также большие стада диких слонов, владения которых тянулись до озера Кенделле, в провинции Тринквемале. Можно было здесь встретить несколько пар больших индийских носорогов, предки которых жили по всей Азии в конце третичной эпохи; но не вследствие охоты на них человека, а вследствие изменившихся условий жизни. Но в то же время ничто не мешало им свободно жить и развиваться в джунглях и уединенных местах Индии и Цейлона.

Здесь было то самое место, о котором никто не мог похвалиться, что прошел его вдоль и поперек и откуда, по словам Рама-Модели, не вернулся ни один охотник, и куда Барнет отправился для любимого своего занятия. После двух часов невероятных усилий и упражнений, достойных акробата, генерал спустился наконец в глубину долины.

— God blass me! — воскликнул он, подняв голову, чтобы рассмотреть путь, по которому он пришел. — Как же я поднимусь теперь туда наверх?

Но он не долго думал над этим и поспешил к болоту, которое заметил еще с вершины плато. Все место это окружено было ротангом и бамбуком, что давало ему возможность пробраться туда, не обратив на себя внимания болотных жителей.

Первый взгляд, брошенный им сквозь листву растений, привел его в неописуемый восторг… Стаи чирков, ржанок, водяных курочек забавлялись в воде и щипали траву болота, не подозревая о его присутствии… Но… какая радость для гурмана! В одном из уголков болота спокойно отдыхала, довольная тем, что наполнила свой желудок, целая стая исполинских уток, которая ростом больше обыкновенного гуся и которых, благодаря их вкусному, сочному мясу, прозвали в Индии браминскими утками.

Дрожа от волнения, как охотник-новичок, Боб Барнет поспешил зарядить свой карабин дробью № 3, считая ее достаточной в виду небольшого расстояния, тридцать-сорок метров не более, от того места, где находились его жертвы. Примостившись на земле таким образом, чтобы можно было стрелять в горизонтальном направлении, он прицелился в самую густую часть стаи. Перед тем, как стрелять, он, по обыкновению всех охотников, приподнял слегка пыж, чтобы дробь, менее сжатая, рассыпалась на более широкое пространство. Из воды виднелись только головы и шеи уток, которые были так неподвижны, что их можно было принять за верхушки кольев, погруженных в тину.

Он выстрелил и — удивительная вещь! Птицы, никогда, вероятно, не слышавшие ружейного выстрела и принявшие его за гром, который так часто бывает на Цейлоне, где редкий день проходил без грозы, ни на одну минуту не поднялись с болота, чтобы искать себе убежища в другом месте, а повернули головы в одну, затем в другую сторону, не высказывая при этом особенного беспокойства.

Не то совсем получилось, когда Барнет, раздвинув листву, чтобы посмотреть на результаты своего выстрела, показался вдруг на берегу болота. Оглушительный шум крыльев и разных голосов встретил его появление, и все птицы, как большие, так и малые, мгновенно поднялись на воздух и перелетели за сто метров от того места, где они сидели перед этим.

Боб торжествовал: после отлета их на поверхности воды плавали семь трупов браминских уток и три серьезно раненых барахтались в траве, куда они еле добрались после тщетных попыток улететь. Добить раненых и поднять убитых было делом нескольких минут, так как болото не было глубоко в этом месте. Заяц и десять исполинских уток составляли порядочный груз для Барнета. Он боялся, что не будет в состоянии подняться на Соманта-Кунта со всей этой дичью, а потому глубоко вздохнул с сожалением при мысли о том, что вынужден будет оставить часть этих прекрасных птиц. Тут у него мелькнула неожиданная мысль: солнце стояло еще очень высоко на горизонте, а гимнастические упражнения, которым он предавался недавно, развили в нем сильный аппетит; желудок его давным-давно уже позабыл об утренних рисовых лепешках. Он чувствовал, что сжарив только две из этих превосходных уток, он сразу спрячет их в свой желудок; он, по крайней мере не будет подвержен грустной необходимости или бросить их здесь, или нести на своих плечах.