В тине адвокатуры

— Вы скоры на приговор, мой молодой друг, это не совсем так. Успех дается лишь тому, кто его заработал. Фортуна не даром изображается женщиной. За ней надо уметь ухаживать и ухаживать настойчиво и серьезно. Это не кисейная барышня, которую можно увлечь потоком громких фраз, и не светская львица, падкая на мимолетные интрижки. Нет, это серьезная барыня, которая дарит свою благосклонность только серьезным людям.

— Ну, — подумал Николай Леопольдович, — это ты, кажется, того… зарапортовался… фортуна нашего времени — просто кокотка.

Однако, он не высказал этого взгляда своему бывшему учителю.

— Я видел много лишений, испытал почти нищету, прежде нежели дошел до этой тихой пристани, заработанной усиленным трудом, — продолжал Константин Николаевич. — Мне всего сорок пять лет, а я почти седой, и на голове не осталось волос, как говорится, даже на одну клочку.

Константин Николаевич был небольшого роста, быстрый в движениях человек, безукоризненно одетый в серую летнюю пару и белый галстук (он носил только черный и серый цвет).

Его лицо, обрамленное жиденькой, начинавшей сильно седеть козлиной, каштановой бородкой, дышало спокойствием и довольством, и лишь темно-карие глаза выражали настойчивость, энергию и даже суровость.

Не даром он, по рассказам, умел не только учеников, но и даже и учителей своего заведения держать в должном страхе.

Его почти совершенно оголенный череп был украшен на затылке и висках бахромкой редких каштановых, с проседью волос.

Таков был директор московского реального училища с правами реальных гимназий.

III За завтраком

В комфортабельно убранной столовой Николай Леопольдович встретил инспектора классов реального училища, Ивана Павловича Карнеева.

Карнеев учился с ним в одной гимназии, но был старше его года на четыре, так что в то время, когда Николай Леопольдович перешел в четвертый класс, Карнеев кончил курс первым учеником с золотой медалью и был награжден на акте массою книг, купленных по подписке учителями гимназии.

Еще будучи в седьмом классе, он издал маленькую брошюру по какому-то математическому вопросу.

В гимназии он считался гениальным учеником.

Первый прилив зависти и злобы почувствовал в своем молодом сердце Гиршфельд, присутствуя на акте, который был торжеством для далеко не представительного по фигуре Карнеева.

С тех пор он без злобы и желчи не мог видеть чьего-нибудь превосходства. Даже чтение о подвигах каких-либо выдающихся деятелей вызывало на глаза его завистливые злобные слезы.

Карнеев, между тем, поступил в университет, окончил курс первым кандидатом по физико-математическому факультету, получил за сочинение золотую медаль и был оставлен при университете.

Он стал готовиться к магистерскому экзамену.

Константин Николаевич предложил ему инспекторство в его заведении, соединенное с преподаванием в высших классах.

Карнеев согласился и Николай Леопольдович снова столкнулся с ним на жизненном пути.

Из непредставительного гимназистика Иван Павлович сделался солидным молодым человеком, держащим себя хотя не гордо, но с достоинством, серьезным, не любящим кидать слова на ветер.

Встреча с Карнеевым подняла в душе Николая Леопольдовича прежнюю бурю злобы и зависти.

Он дошел до того, что не мог равнодушно выносить этого спокойного, невозмутимого человека.

«Гордый пошляк», — окрестил он его про себя, но ничем перед Константином Николаевичем, зная глубокое уважение последнего к Карнееву, не выдал своей тайны.

«Наверное будет неудача, раз этот торчит здесь!» — думал он, любезно пожимая руку Карнееву.

— Поздравить можно? — спросил Иван Павлович.

— Да, кончил кандидатом, хотя и не первым, — умышленно подчеркнул Николай Леопольдович.

Иван Павлович сделал вид, что не заметил намека. Сели за стол.

— А я и забыл поздравить, значит — мы нынче выпьем за здоровье нового кандидата прав и будущего адвоката, — сказал Константин Николаевич.

— Не будущего, а даже настоящего, я уже принят в число помощников присяжного поверенного, — заметил Гиршфельд.

— К кому записались?

— К Левицкому.

Константин Николаевич поморщился.

О деятельности этой адвокатской знаменитости ходили по Москве далеко нелестные слухи. Говорили, что его, бывшего петербургского профессора, отказались принять в свою среду присяжные поверенные петербургского округа, и он лишь фуксом[1] попал в это московское сословие.

— Быстро, ну, да дай Бог. Думаете начать практику? — задал вопрос Константин Николаевич.

— Не знаю, право, я было и зашел к вам посоветоваться… поговорить…

— И прекрасно, уединимся после завтрака в кабинете и потолкуем, а пока кушайте.

Все трое принялись за обильный завтрак. Константин Николаевич наполнил стаканы вином.

— Эта княгиня Шестова опять ко мне приставать приезжала… — обратился он к Карнееву.

— Об учителе для сына? — улыбнулся тот.

— Кажется, больше для себя.

Николай Леопольдович навострил уши.

— Что же вы, рекомендовали? — спросил Карнеев.