В теплой тихой долине дома

Спустя сорок два года, в августе 1919-го, мой брат Грикор как-то в полдень пришел домой с парой увесистых томов о путешествии этого великого американца. Каждая книга весила фунта четыре или пять и содержала свыше шестисот страниц текста и четырехсот иллюстраций. Отца моего уже восемь лет, как не стало. Моему брату Грикору было четырнадцать, а мне одиннадцать. Мой отец появился на свет в Армении, в городе в горах, ныне разрушенном. Мой брат Грикор родился в Трапезунде, на Черном море. Он родился во время переезда нашей семьи в Америку, примерно там, где кончалось путешествие на осле и лошади по земле Старого Света и еще не началось плавание на пароходе через моря Старого Света — в Новый Свет. Младенцем его кидало с места на место. Из города в горах он попал в Трапезунд, оттуда в Марсель, из Марселя — в Гавр, из Гавра — в Нью-Йорк и наконец в Калифорнию. Можно представить себе, каким он заливался плачем.

Мой отец начал свое путешествие в 1874 году в Армении и закончил в 1908 году в Калифорнии, где я и родился. Он проделал путь от армянского языка к английскому, от гор старого континента к долинам нового. Странствие его окончилось смертью. Я думаю, он едва ли нашел светлую землю своей мечты. Земля Калифорнии была прекрасная, и вода была прекрасная, и воздух тоже, да только мой отец оставался бедняком. А бедность на любом языке и в любом месте значит одно и то же.

Впрочем, странствия моего отца не оборвались с его смертью: его мечта о светлом крае стала мечтой моего брата Грикора и моей. Его беспокойные поиски передались нам, и вот однажды мой брат Грикор явился домой с двумя огромными книгами под названием «Вокруг света с генералом Грантом».

Первый том открывался большим, на всю страницу, портретом с подписью внизу — «У. С. Грант».

— Это Грант, — сказал мой брат Грикор. — Он путешествовал вокруг света.

Обычно подобные портреты впечатляют, но с этим было не так. Глядя, например, на портрет Линкольна, можно было что-то о нем представить себе, угадать, какой он был человек. Но с Грантом было иначе.

— Он еще и войну выиграл, — сказал мой брат Григор, — Ему сдавался Ли.

Я снова посмотрел, на портрет и понял, что виноват художник. Грант тут вовсе не был похож на великого человека. Он скорее похож был на игроков в покер из «Белой лани» на Марипоза-стрит, или же охотников, что каждую весну спускаются в нашу долину с гор, неся под мышкой шкуры зверей и пожевывая табак.

Видно, художник плохо знал свое дело. В портрете не было и следа величия. Мне пришлось дорисовать это величие воображением и внести в портрет. Я представлял себе Гранта на коне во время сражения, когда он отдает своим людям приказания. Или же после боя — он задумчиво смотрит на трупы. И еще во время капитуляции Ли — вот Грант пожимает ему руку и смотрит ему в глаза. При этом я ясно видел, как шевелятся его губы, когда он произносит речь, хотя знал, что его давно уже нет в живых, с 1885 года. У меня в ушах раздавался его голос — то тихий, то громкий, я даже слышал его смех.

И так, в течение нескольких лет мой брат Грикор и я путешествовали вокруг света вместе с генералом Грантом, листая страницы двух больших книг, снова и снова разглядывая изображения пароходов, и разных мест, и людей.

В книге для нас было начало всех начал. Мы с моим братом Грикором не могли глаз отвести от городов, которые много лет назад посетил давно умерший человек, от людей, с которыми он встречался и разговаривал, теперь умерших, и от бессмертных улиц, по которым он прошелся когда-то, от бессмертных зданий, под сводами которых побывал: Виндзор, Вестминстер, Букингемский дворец, Собор Святого Павла, здание Парламента. Человек жил на свете и умер, а места — остались. Целые нации жили на свете и умерли, а места — остались. Волшебный мир.

Зарисовка Парижа была сделана с большой высоты, откуда хорошо были видны здания, улицы, река и мосты. Она поднимала вас высоко над городом и давала возможность одним взглядом охватить весь его размах, всю полноту великолепия. Это была песчинка, которая вобрала в себя вселенную. Великий город великого мира. Еще не увиденный и все-таки памятный.

Мой брат Грикор и я рассматривали Париж в тот самый день, когда он пришел домой с двумя этими книгами.

Он перевернул страницу, и перед нами открылся вдруг чудесный мир, изображенный с большой высоты. Мой брат Грикор прочел стоявшее под рисунком слово.

— Париж, — сказал он.

И посмотрел на меня.

— Точно, Париж, — сказал я.

Я знал, что это Париж еще до того, как он прочел слово.

— Когда-нибудь я поеду туда, — сказал я.

Я любил слоняться на станции Санта Фе, и мне часто приходилось видеть, как бродяги вскакивали на ходу в товарный поезд и уезжали, ни с кем не прощаясь.