В тени новостройки

улицу в майках и шортах, с лопатами и кирками и стали что-то копать. Посчитав это событие достаточно веской причиной, чтобы несколько умерить свое самолюбие, мы пошли туда и узнали, что во дворе будут ставить качели для детей. Известие это вызвало сильное волнение и новый прилив зависти. Событие это произвело на нас тем большее впечатление, что, как нам сказали, качели предполагались не обычные, а качели-лодки, какие были только в парке. И жители нового дома не шутили. Еще до наступления темноты они притащили красные железные рамы, на которых будут висеть качели, установили их в выкопанных ямах, в ямы набросали камней и залили цементом, а нам, детям (причем, всем), сказали, что если мы хотим качаться, то не должны притрагиваться к качелям до завтрашнего утра, покуда цемент не застынет. И мы, надо признать, ни о чем так не заботились, как о том, чтобы никто не трогал рамы. Особенно старались ребята из старого квартала, так как надеялись этим заработать право качаться на качелях тоже. Когда кое-кто из новоселов не удержался и хотел потрогать рамы (из чего мы поняли, что не такие уж они примерные), мы им не разрешили. А тот самый сын фифочки, который гадил у нашего двора, так настырничал, что мне пришлось воспользоваться случаем и дать ему по шее, после чего он, устыдившись, затих. И один толстый дяденька из нового дома с русыми усами даже похвалил нас, ребят из старого квартала, а меня погладил по голове и сказал, что мы заслужили право качаться на качелях наравне с их детьми. Когда мы не поверили и переспросили, толстяк сказал:

— А как же! Что им, железкам, сделается?

Мы караулили установленные рамы до поздней ночи, а назавтра еще на рассвете собрались там же. Быстро пролетело утро; мы раскачивались, уцепившись руками за верхнюю перекладину. В полдень принесли и качели с цепями, которые после работы мужчины должны были - повесить, и тогда все будет готово.

И дома в тот день была маленькая радость. Отец подработал немного денег и, узнав, что жалованья нам хватит до конца месяца, попросил мать приготовить на эти пять сотен чего-нибудь вкусненького, чтобы завтра обед был на славу.

— Послушай, — сказал он ей,— я бы не отказался в такую жарищу выпить пару бутылок пива. А себе с сыном купи лимонаду. Да еще кусок льда побольше. Кто тогда осмелится сказать, что у нас чего-то недостает.

Таков уж мой отец. Он мог вспылить, но умел также из всего сделать радость. А я, когда это услышал, чуть не умер от радости и был просто счастлив, что у меня такой отец.

Но даже эта радость, разумеется, не удержала меня дома. Сразу же после обеда, договорившись с мамой, что она купит мне мой любимый зеленый лимонад, я побежал к качелям. Там все уже было готово, и ребята качались по двое, а множество других вилось тут же, как мошкара. Вышли во двор отцы и матери детей из нового дома, были и наши — из старого квартала. Я с нетерпением ждал, разрешат ли и нам качаться, ведь мы заслужили это, радуясь строительству нового дома и допоздна охраняя качели. Я был так наполнен этими мыслями и так переживал общий праздник, что, как и другие, не сразу заметил подошедшего милиционера, хотя в те дни мы не пропускали ни одного милиционера: они только что получили дубинки и потому возбуждали всеобщее любопытство. Сразу начать качаться я не мог, все качели были заняты, и потому, подгоняемый нетерпением, стал слоняться и кого-то искать среди взрослых и наконец понял, что нашел того, кто мне нужен, когда увидел толстого жильца из нового Дома, того самого, с русыми усами, который вчера вечером погладил меня по голове. Он стоял у крайней лодки, в которой сидел его сын с кем-то еще. Обрадованный, я подошел к усачу и, улучив подходящий, на мой взгляд, момент, сказал:

— Дяденька, можно и мне покачаться?

Он взглянул на меня, узнал, даже, кажется, обрадовался, засмеялся, потом, положив руку мне на голову, воскликнул:

— Конечно, герой! Какие могут быть возражения?

Когда я гордо посмотрел на людей, стоявших напротив, среди которых был и милиционер, мой взгляд встретился со взглядом фифочкина сына, который гадил около нашего двора. Теперь-то наконец у меня было полное право взглянуть на него свысока, хотя и несколько сдержанно, поскольку тут же находилась его мамаша, за юбку которой он цеплялся. В это время подошел и мой отец, он меня не сразу заметил, но я взял его за руку и подвел к качелям, сказав, что вот этот дядя разрешит мне сейчас покачаться. Приятно было видеть, как отец и толстяк с русыми усами поглядели друг на друга, улыбаясь так, будто они стали друзьями.