В тени Нотр-Дама

Теперь только свечи бросали тусклый свет в темноту, и я неясно увидел камень в руках Бертрана — темный, зеленый. Смарагд, солнечный камень! Но теперь, так как он больше не сиял, то и не производил сверхъестественного или даже божественного впечатления — скорее, обычное, разочаровывающее. Епископ положил его в деревянный ящичек, который был украшен большим металлическим замком. Бертран запер ящичек и спрятал ключ.

— Солнечный камень, камень света и смерти, потух, и никто не знает, осветит ли он когда-нибудь еще наши души. Возьмите его себе, братья, и спрячьте в надежном месте. Подойди, брат Амьел-Аикар!

Мое сердце забилось сильнее, он имел в виду меня. Я поднялся, подошел к епископу и его filius maior, взял влажными руками ящик. Гордость, страх и счастье двигали мной. Я был горд тем, что избран как хранитель солнечного камня. Я страшился ответственности; соверши я ошибку, — и смарагд из короны Люцифера будет навеки потерян, или еще хуже — попадет в руки зла. Но счастье быть так близко рядом с божественной властью заглушало все, опьянило меня, как аромат дурманящей травы. Едва ли я осознал, как подошли один за другим брат Хуго, брат Пуатвен и брат Удо, чтобы взять такие же закрытые ящички — ниже и длиннее, чем мой.

Серьезно и проникновенно епископ Бертран сказал:

— Каждый из вас несет часть власти — камень света и разделенный на три части план мировой машины. Вместе вы составляете силу творения и уничтожения. Потому берегите и храните их хорошо, чтобы все четыре дара не попали к дреговитам. По крайней мере, один из вас должен от них уйти!

Мы еще раз прочитали «Отче наш» и покинули зал по длинному запутанному переходу без окон и света. Только свеча, которую взял с собой Жервэ, выхватывала у тьмы куски голубого камня. Пол был шероховатым, неровным, идеально созданным для того, чтобы споткнуться. Холодное дыхание сквозняка, сопровождаемое голубоватым блеском ночного неба, сообщило о конце нашего пути. За стенами крепости возле крутого северного склона нас поджидала горсточка людей в доспехах и с оружием, возглавляемая Пьером Роже де Мирпуа, комендантом крепости.

Мрачно и молча за нашей спиной вырос замок последней надежды. На один миг я удивился, что не услышал постоянную дробь каменного дождя, уничтожающий жизнь и мужество осажденных. Потом я вспомнил о пятнадцатидневном перемирии, которое выговорил комендант с сенешалем Каркассонским на переговорах. Де Мирпуа дал заложников и выхлопотал, что всем осажденным, которые отреклись от катарской веры, будет сохранена жизнь. Пятнадцать дней требуется им, так он объяснил сенешалю, чтобы очистить их души и таким образом уяснить, хотят ли они жить как христиане или умереть как еретики. Но в действительности нам было нужно лишь время, чтобы разобрать старый, полузасыпанный потайной ход, о котором не знали предатели.

С наступлением дня срок истек, и поэтому брата Хуго, брата Пуатвена, брата Удо и меня спустили на веревках в глубину. Острые выступы скал ободрали наши платья и оставили глубокие раны на теле. Наконец, мы приземлились на маленький выступ скалы, и солдаты отпустили веревки; мы могли еще использовать их. Теперь мы четверо были одни с Божественной силой, которая, в неправедных руках, превратится во власть Сатаны.

В горной пещере мы спрятались на день. Когда широкое небо смешалось над горой бледно-розовый цвет с ночным черно-синим цветом, мы услышали крики и проклятия над нами, плач и крики. Мы видели длинную колонну побежденных, которая потянулась из крепости, цепь жутких, темных очертаний, которые спускались пешком в долину на фоне светлеющего неба. Все прошли мимо, и мы могли только догадываться о этом, что среди них были епископ Бертран де Марти, его filius maior Жервэ и Пьер Роже де Мирпуа.

— Отец Добрых Душ, не покинь их! — сказал брат Хуго шепотом, словно нас могли слышать вражеские солдаты глубоко внизу долины.

— Он не покинет их, как и нас! — уверенно возразил брат Удо, который подал нам хороший пример своим несокрушимым мужеством в последующие дни и ночи.

Позже мы увидели у подножия горы языки пламени, от которых понимались густые, черные столбы дыма. Дым окутал старую твердыню Монсегюр словно на прощание, прежде чем он рассеивался в беспокойный порывах ветра наверху. Мы надеялись, ветер донесет души в божественное небо, навстречу их спасению.

Более двухсот братьев и сестер отказались изменить своей вере и вошли с песнями в раздувающееся пламя костра, впереди всех — епископ, его filius maior и комендант. Это было гибелью Монсегюра, и теперь нас осталось только четверо, хранителей Божественной власти.

Солдаты обыскали крепость до последнего уголка в поиске тайны, которую мы унесли с собой. Мы переждали до ночи и совершили трудный спуск по достаточно свободной горной тропе. Неоднократно мы использовали веревки, чтобы преодолеть порой непроходимые отрезки пути. Ночь и последующий день мы провели в горной пещере, и лишь следующей ночью нам удалось покинуть Монсегюр — в изнеможении и с изодранным телом.