В тени Нотр-Дама

Девица поспешила дальше и бросила на меня издали робкий взгляд. То, что она лгала, мне было ясно, но я не хотел дальше расспрашивать ее. Хотя я и не признавался в этом себе, но втайне боялся, что потом, после разговора со мной, ее могут найти с перерезанным горлом — и десяткой во рту.

Глава 8 Литейщики и весовщики

Разве не говорит житель Востока о пророке, который идет к горе? Фальконе следовал этой мудрости, возможно не догадываясь о ней. Звуки колоколов, сзывающих к мессе, уже отзвучали несколько часов назад, когда он вошел в мою келью, и у меня от удивления выпало на пол из руки перо.

— Большинство людей пугаются при виде стражника, если у них есть что скрывать, — он улыбнулся извиняющейся улыбкой и сделал беспомощный жест руками, так что складки его накидки раскрылись, как крылья летучей мыши. Мне была отлично знакома его ненавязчивая приветливость, чтобы распознать за бодро порхающим полевым жаворонком притаившуюся в засаде лису. Был ли это миг, чтобы рассказать ему о мэтре Леонардо и достать рисунок? Но потом он увидел бы красного дракона и спросил меня, почему я храню в тайнике эту фигуру и бумагу.

— Не вы — причина моей неловкости, во всяком случае, не так напрямую, — ответил я, поднял перо и положил к другим в резную шкатулку. — Я немного устал и принял вас в первый момент за отца Фролло, который застал меня в момент моей праздности. Надеюсь, вы не выдадите меня. Я, видимо, вчера вечером слишком долго засиделся у толстухи Марго.

Я постановил, что ложь мне дается с каждым разом все легче, чем дольше я упражняюсь в ней. Довольный своим ответом, я поклонился и нажал пробку на чернильнице. Мы были похожи на играющих уличных мальчишек. Теперь я снова бросил ему мяч. Если он знал, что я справлялся в кабаке о шпильмане, это заставит его начать разговор об итальянце.

— По своему роду занятий я часто указываю на предателей, но это, однако, не значит, что я сам один из них. Кроме того, я могу понять визит к толстухе Марго, как вы, пожалуй, знаете, — пока он говорил, то подходил ближе, параллельно окидывая изучающим взглядом помещение и, наконец, заглянул в раскрытые книги. — Можно спросить, какое поручение дал вам архидьякон — или это большая тайна?

— Почему вы решили, что таковая вообще существует? — Фальконе выглянул из окна.

— Почему же иначе Фролло держит вас взаперти здесь наверху, как раба, отрезанным от всего мира? К тому же, Пьер Гренгуар не смог долго выдерживать такое и уволился со службы.

Его слова прозвучали небрежным замечанием, но были гораздо большим. Лейтенант сыска имел прекрасное информирование, и я сказал ему то же самое.

— Во всяком случае, это относиться к моей профессии. Я должен прислушиваться и сохранять многое, что, на первый взгляд, не имеет ничего общего с делом, здесь, внутри, — он постучал по своей голове. — Но даже безобидные мелочи могут вдруг приобрести значение при взаимосвязи с другими кажущимися безобидными вещами. И иногда то, что мне говорят, столь же важно, как то, что от меня скрывают. Не так ли, месье Сове?

Он расставил мне ловушки. Мое возражение могло быть неправильным движением, из-за которого я попаду в петлю. Поэтому я решил ответить, ничего не говоря о себе:

— В настоящие времена молчание — знак мудрости и часто — лучше, чем слова, как сказал Плутарх.

— Кто знает, что кому нужно скрывать, — Фальконе подошел вплотную ко мне и испытывающим взглядом посмотрел на меня. Теперь он снова был соколом, готовым схватить дичь. — Меня, собственно больше интересует, что вы скрываете от меня!

Выяснилось, наконец — он нашел след, ведущий ко мне. У него есть что-то в руках… против меня!

Беспокойство охватило меня, отчего у меня вспотели руки, задрожали веки. Я с усилием заставил успокоиться себя и даже выдавил на лице невинную улыбку.

— Вы говорите со мной как с преступником, господин лейтенант.

— А вы разве не таковы?

— Мне пока не известно в чем меня обвиняют.

Его ответ состоял только из двух слов, единственного имени, и все же меня это заставило дрожать больше, чем, если бы Фальконе зачитал целый акт обвинения:

— Филиппо Аврилло.

Я потерял самообладание, что Фальконе принял к сведению со вздохом удовлетворения.

— Я вижу, вам известен мэтр Аврилло. Вы весь побледнели.

— Он был хорошим человеком, который умер ужасной смертью, — сказал я тихо и обдумывая каждое слово. Крепость содрогнулась, но мое сопротивление еще не было сломлено. Мы не играли больше в мяч, а в primero. Каждый хотел выяснить с помощью намеков, какие карты у другого на руках. Кто сделал намеков слишком много, выдавал себя.

— Что вам известно о смерти целестинца? — спросил лейтенант.

— Ну, только то, что все рассказывают. Он попал под лошадь нотариуса Шатле. Трагическое несчастье.

— Никакое не трагическое несчастье, а покушение. Так, по крайней мере, говорит нотариус, Жиль Годен. Неизвестный толкнул Аврилло под его лошадь — совершенно намеренно, как это показалось мэтру Годену.

— Но зачем?