В тени Нотр-Дама

Я бережно закутал человечков из стекла в платок и положил узелок на дно ящика. При этом я натолкнулся на что-то твердое. Это был Новый Завет, который Леонардо подарил звонарю и с которым Квазимодо пришел ко мне однажды январской ночью, чтобы быть посвященным в искусство чтения. Переплет из овечьей кожи был потрепаннее, чем я его запомнил, и некоторое количество страниц оказались вырванными и заложенными среди остальных.

Это объясняло только одно. После появления Фролло той ночью Квазимодо отказался от идеи учиться у меня чтению, но пытался научиться самостоятельно — конечно, безуспешно, и, охваченный яростью и отчаянием, он вырвал напечатанные страницы из Святого Писания. Затем, раскаявшись, он расправил своими неуклюжими руками бумагу и снова вложил в книгу.

Сочувствие, которое я испытал еще при его посещении, охватило меня снова. Я почувствовал себя близким этому бедному созданию, почти родственником. Разве не влачили мы одинаковую судьбу, выросли без отца и без матери, чужыми среди чужых? Я укрылся в мире книг, путь, в котором отец Фролло отказал своему воспитаннику.

Квазимодо осталась только музыка колоколов, с которой он сливался воедино. Ей отдавал он себя телом и душой, и здесь наверху, так близко около Марии и Жакелины, колокольный звон должен был звучать даже в ушах глухого. Возможно, колокола значили для него больше, чем люди, потому что они никогда не отвергали его, не смеялись над его уродливым телом, над его бесформенным лицом. Они хранили ему верность и разговаривали с ним, когда он просил их об утешительном слове. И если ему не хватало людей, то он раскладывал разноцветные кусочки стекла на полу и создавал семью из человеческих фигурок, которые выносили его, чудовище, молча и покорно. Ох, как я понимал его!

И все же ужас и страх схватили меня своими железными когтями, когда я почувствовал щекотание на моем затылке. Ощущение ползло вверх по моей спине как большой паук, медленно, но постоянно, чтобы распространиться по всему моему телу. Предупреждающее щекотание, но все же слишком поздно. Хотя я не слышал ни.звука и ничего не видел, я знал, что за мной кто-то стоит и смотрит на меня сверху вниз, присевшего на корточки на полу возле открытого сундука. Это было так, словно у меня на затылке была пара глаз.

Квазимодо! Только что я испытывал сочувствие, теперь один неприкрытый страх. Я представил, как его чудовищное тело наклонится надо мной, и не мог пошевелиться. Теперь мои мысли витали вокруг, как птицы снаружи в весеннем небе. Они щебетали мне, что что-то не так, не совпадает: если Квазимодо стоит за мной, почему же я все время слышу звон колокола, созывающий на sext?

Бесконечно долго, измученный страхом перед тем, что предстоит увидеть моим глазам, я повернулся, и нашел не очень утешительным то, что не Квазимодо стоял за мной, войдя в каморку. Его мрачный опекун, едва ли был более приятным обществом — даже задолго до того вечера, когда я подсмотрел, как он заколол капитана королевских стрелков. С тех пор меня грызло ужасное подозрение, что архидьякон и жнец Нотр-Дама — одно и то же лицо. Отец Клод, казалось, тогда не заметил меня, а если нет, то никак не показывал того. Пришел ли он сейчас, чтобы заставить молчать неугодного свидетеля в этой уединенной каморке?

Фролло не двигался, стоял, как оцепеневшая тень перед проходом в колокольню. Кинжал, чтобы перерезать мне горло, не блеснул, но его глаза буравили меня не менее болезненно.

Подобно моему отцу Вийону архидьякон обладал даром заглядывать человеку в душу. Так мне показалось, по крайней мере, и я почувствовал себя под его взглядом одним из стеклянных человечков Квазимодо — голым, прозрачным, хрупким, беззащитным и безвольным.

Невидимый туман окутал мой разум и сделал его вялым. Я чувствовал себя как в тот час, когда Вийон заставил меня пережить конец Монсегюра. Мною овладел страх, что я нахожусь полностью во власти Фролло и выдам ему сведения, которые ни при каких обстоятельствах не должны были сорваться с моих уст. Итак, я стряхнул парализующее чувство и выпрямился за маленьким столом, покачиваясь с дрожащими коленками. Новый Завет выпал у меня из рук на пол, нескрепленные листы разлетелись. Я что-то пробормотал, чтобы объяснить мое пребывание и копошение в покоях звонаря, что-то о непростительном любопытстве. Я не вспомню теперь точные слова, так парализовано в тот момент было мое сознание.

Отец Фролло улыбнулся — уж и не знаю, понимающей или ироничной улыбкой. Он склонился над книгой, поднял ее и полистал, при этом угол рта презрительно искривился вниз.

— И с помощью этого вы хотите открыть Казвимодо роковое искусство чтения, месье Арман?

Фролло, оказывается, знал, он, возможно, подсмотрел за нашим спектаклем ночью, когда Квазимодо спрятался от него в моей келье.

— Он… он пришел ко мне, чтобы научиться читать, — сказал я, запинаясь. — Но только один раз, потом ни разу. Он боялся…