В тени истории

Далее, пятьдесят лет назад у нас было равным образом весьма сильно действующее толкование истории Шпенглера [2]. Для него вся история была регулярными расцветами и увяданиями культур, подобно растительному миру. Наша, к сожалению, была уже, как он весьма очевидно представлял, в стадии увядания. Всё, что мог нам предложить Шпенглер, это был героический нигилизм. Тойнби [3], во многом схожий со Шпенглером, был или есть в данном случае более оптимистичен. Божество «История» у него — это сфинкс, который ставит перед человечеством всё новые и новые загадки. Судьба культур зависит от того, найдут ли они соответствующий правильный ответ. Современный правильный ответ у Тойнби тоже уже готов. Он называется «Всемирное государство» и «Универсальная религия», и вовсе не так уж глуп.

Несмотря на это, ни Тойнби, ни Шпенглер до сих пор не имели такого успеха как Гитлер или даже Маркс. Все эти большие систематики истории и исторические пророки естественно так или иначе опираются на Гегеля, который первым высказал мысль о том, что история является закономерностью, внутренней системой, имеет смысл, который осуществляется в истории, по его словам, в виде мирового духа. То, что он это совершает посредством диалектического процесса, старина Гегель также полагал уже открытым, правда он был осторожнее, чем его последователи: он остерегался пророчеств. То, что каждый раз намеревался совершить в истории мировой дух, то по Гегелю мы узнаём всегда лишь впоследствии. До тех пор, пока Наполеон побеждал, он был у мирового духа на коне, когда же впоследствии он потерпел поражения, то мировой дух перешёл на другую сторону, и Наполеон больше не имел историю на своей стороне — всё очень просто.

В определённом смысле можно и Маркса, и Гитлера, и Шпенглера, и Тойнби назвать учениками волшебника Гегеля. Они смогли не более чем он, духов, которые они вызывали, по мере надобности соответственно снова задвигать в угол, потому что своими пророчествами они связали себя. Однако естественно можно сказать: для чего искать закономерности истории, если затем также не отважиться предопределить историю. Объяснение истории без пророчества — это пустой орех. И не напрасно со времён Гегеля историков называют обращёнными вспять пророками. Кроме того, пророчество — не безрассудный риск, как это может показаться. Если оно энергично и убедительно, то тогда история при некоторых обстоятельствах снисходит до того, чтобы сделать его истинным.

Я становлюсь язвительным, и кроме того, теперь я уже сам говорю об истории как гегельянец, как будто бы она — живая личность или живое божество, с которой можно или следует поступать так или эдак, и которую он рассматривает как стоящую на его стороне. Однако я вовсе не гегельянец, а потому также и не марксист, и считаю шарлатанством любые попытки объяснения истории с одной позиции или вообще конструирование исторических закономерностей. Большая непоправимая коренная ошибка, которую совершают все систематизаторы и толкователи истории, по моему мнению, состоит в том, что они рассматривают историю как нечто объективно данное, как сумму каждый раз конкретных и познаваемых реальностей, подобно тому, как обстоит дело с природой. Это становится особенно явно у Маркса. Основная идея исторического и диалектического материализма ведь как раз та, что человеческая история является просто продолжением природного процесса эволюции и что таким образом законы истории являются так сказать развитием на новой ступени законов природы, а марксизм — это своего рода прикладной дарвинизм. Но и у других систематизаторов истории чувствуется в качестве основного импульса, я хотел бы даже сказать — своего рода зависть к естественным наукам.

Большой успех естественных наук произвёл желание создать историческую науку. Если человек в качестве естествоиспытателя подсматривает у Создателя его приёмы и тем самым ставит себя в такое положение, когда он сам может немного поиграть в Бога, то не следует ли ему тогда таким же образом поступить с гораздо более интересным предметом его собственного прошлого? В этой идее, безусловно, есть нечто соблазнительное, даже упоительное. Человек как царь природы, это прекрасно; но ничто не может сравниться с человеком как властелином истории. Лишь человек, который так насквозь видит своё собственное прошлое и повелевает им, как он научился видеть и повелевать нечеловеческой природой — только такой человек станет истинным господином самого себя. А именно, господство над своим прошлым делает его в таком случае также и свободным творцом своего будущего. Это имеющий известность прыжок из царства необходимости в царство свободы.