В тени истории (ЛП)

«Выборы в Таможенный парламент, какими они теперь получились, показали, что Юг прежде всего не желает никакой большей связи с Севером, чем таможенный договор и договор о союзе. У Севера нет никакого основания желать большего, поскольку с военной точки зрения связь с Югом не является для нас усилением, если смотреть стратегически, а политически у нас нет потребности сплавляться с разнородными элементами Юга, где неизвестно, кто более непримиримый враг Пруссии — партикуляристы или демократы. У нас у всех в сердцах национальное единение, однако для расчетливого политика прежде всего имеет значение необходимое, а затем желательное, так что прежде всего постройка здания и затем его расширение. Если Германия достигнет своей национальной цели ещё в 19 столетии, то это представляется мне как нечто великое, а случись это в течение десяти или даже пяти лет, то это было бы нечто чрезвычайное, неожиданный божий дар».

Тем не менее германское единение он называет теперь, иначе чем за два года до того или даже за год до того, желательной целью, однако она остаётся для него именно дальней целью. И в этом отношении ничто не меняется и ещё через год, когда уже обрисовалась опасность военного столкновения с Францией, и в то же время с ней внезапно появились полные надежд умозрительные рассуждения, что такая война, проводимая совместно Севером и Югом Германии, могла бы предложить благоприятный шанс для объединения Германии. 26 февраля 1869 года Бисмарк отвечает:

«То, что объединению Германии будут способствовать насильственные события, я также считаю возможным. Однако совершенно другой вопрос — это призыв добиваться насильственной катастрофы, и ответственность за выбор момента времени. Произвольное, определяемое только по субъективным основаниям вмешательство в историю всегда имеет следствием лишь стряхивание незрелых плодов; а то, что объединение Германии в данный момент не является зрелым плодом, по моему мнению является очевидным».

Если к этому добавить, что Бисмарк опять таки годом позже, в феврале 1870, почти раздражённо отклонил просьбу Бадена о принятии в Северогерманский союз, то возникает ясная картина его взглядов. Это не картина человека, который решительно и целенаправленно с давних пор держит курс на национальное объединение неавстрийской Германии. В гораздо большей степени Бисмарк нерешительно, в определённой степени пойдя на уступки, смирился с этой идеей, и нечто от пустых разговоров и желания по возможности задвинуть это дело в долгий ящик проскальзывают ещё и в его позитивных высказываниях. Можно также хорошо понять это его оттягивание и желание положить дело в долгий ящик. Бисмарк был пруссаком, и он боялся — по праву, как показала последующая история, — что Пруссия не сможет ни покорить, ни ассимилировать южно–немецкий элемент, что она гораздо более растворится, потеряется в Германии. Кроме того, он был консервативным юнкером и монархистом, а национальное объединение Германии было буржуазно–либеральной, в основе своей демократическо–республиканской идеей.

«Бисмарк сделал всё же часть нашей работы», — писал Фридрих Энгельс в 1870 году Карлу Марксу, «по своему и не желая того, но всё же он это сделал». По классовым и общественно–политическим причинам, равно как и исходя из патриотических прусских чувств, это не могло даться ему совсем легко. Тем не менее Бисмарк был великим реалистом, и чисто реальные политические соображения всё более принуждали его к тому, чтобы считаться с национальным движением и извлечь из этого наилучшее. Если оно становилось непреодолимым, то он не должен безнадёжно противопоставлять себя ему, а ему следовало встать во главе этого движения, чтобы его контролировать и его направлять: так, чтобы оно по возможности не смыло ни Пруссию, ни оставшиеся немецкие феодальные структуры.

На практике это означало: объединение Германии должно было быть произведено только в умеренной форме вступления четырех южно–немецких государств (Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен — Дармштадт) в Северогерманский союз с его твердо учрежденным главенством Пруссии; и оно должно было быть осуществлено не теми, кто его действительно желал — либеральными партиями и парламентариями — а только теми, кто этого в действительности не хотел: южно–германскими монархами, которым затем также должны быть оставлены существенные привилегии, даже определённый кажущийся суверенитет. Для этого можно было, да даже и следовало задрапировать результат великими, старыми почтенными терминами «Кайзер и Рейх», и тем самым удовлетворить национальные стремления, в то же время отвлекая от того, что собственно национальное государство ещё не возникло, что настоящее провозглашение нации ещё не было достигнуто.