В тени двуглавого орла, или Жизнь и смерть Екатерины III

Когда в апреле того же, 1796 года, она родила третьего сына и девятого по счету ребенка — Николая, Екатерина пригласила ее на приватную беседу. В исходе этой беседы императрица тогда не сомневалась, равно как и в том, что ее старшая внучка вот-вот станет шведской королевой.

— Мадам, я прошу вас подписать вот это, — будничным тоном сказала императрица, протянув невестке какой-то документ.

Мария Федоровна прочла — и похолодела. Свекровь предлагала ей «всего-навсего» подписать акт, согласно которому она признавала необходимость передачи престолонаследия Российского трона не мужу, Великому князю Павлу Петровичу, а их старшему сыну — Александру.

— Я не могу это подписать, Ваше Величество, — пролепетала она.

— Отчего же? — холодно осведомилась Екатерина.

— Это же… это же незаконно.

— Почему? И вы, и я прекрасно знаем, что мой сын не в состоянии управлять таким государством, как Россия. Его умственные способности…

— Его высочество, мой супруг…

— Пошел в своего батюшку, у которого тоже были нелады с головой, — перебила ее Екатерина. — Подписывайте, мадам. Тогда после меня государство перейдет в руки идеального монарха.

— Нет! — неожиданно твердо ответила Мария Федоровна. — Я не могу предать собственного мужа, отца своих детей.

— Тогда ждите сюрпризов, — надменно фыркнула Екатерина. — Впрочем, я всего лишь хотела знать ваше мнение, и эта подпись — пустая формальность, которая ничего не решает. Я вас больше не задерживаю, милочка.

Вернувшись к себе в Гатчину, великая княгиня тут же написала письмо Александру, в котором просила его также отклонить предложение бабушки, чтобы не стать причастным к позору унижения своего отца. «Дитя мое, держись, ради Бога, — взывала она к нему. — Будь мужествен и тверд. Бог не оставляет невинных и добродетельных».

Втайне Екатерина надеялась, что решение примет сам Александр, и очень рассчитывала на то влияние, которое имел на него воспитатель, швейцарец Лагарп. Императрице не раз доносили о том, что воспитатель позволяет себе говорить со своим подопечным о вещах, которые привели Францию к катастрофе.

Однако больше всего Екатерину заботило то, как воспользоваться влиянием этого человека на своего ученика, с тем чтобы он внушил ему, если представится случай, согласиться унаследовать императорскую корону вместо своего отца. Пригласив Лагарпа, она, без особых предисловий, заявила:

— Я рассчитываю на вашу поддержку, месье. Точнее, на то влияние, которое вы имеете на моего внука. Укрепите его в мысли о том, что он должен унаследовать трон после меня.

— Но…

— Знаю, законный наследник мой сын. Но вы же не будете отрицать, что Великий князь Павел… не совсем уравновешен и не способен мыслить в государственных масштабах.

— У его высочества своеобразный, но очень живой ум, — попробовал было возразить Лагарп.

Но императрица властным жестом прервала его:

— Слишком живой. И слишком своеобразный. Короче, я желаю видеть своим наследником великого князя Александра Павловича, а впоследствии — его детей.

— Я не чувствую себя вправе взять на себя такую ответственность, — самым почтительным тоном, но совершенно непреклонно, ответил Лагарп.

Лицо императрицы окаменело. Она давно отвыкла от возражений, да еще со стороны какого-то преподавателя-щвейцарца. Застывший взгляд императрицы яснее всяких слов дал понять Лагарпу, что его карьера при российском дворе закончена: Екатерина сурово карала и за меньшие прегрешения. Почтительно раскланиваясь и пятясь, он ретировался, ожидая немедленного изгнания.

Но… его не последовало. Тогда наивный швейцарец, решив, что императрица поняла всю неправедность своих замыслов и отказалась от планов изменения порядка престолонаследия. И не нашел ничего лучшего, как попытаться в последующие дни наладить сближение своего воспитанника с отцом, внушая ему принципы сыновей почтительности и привязанности.

В результате Александр несколько раз в беседах с отцом, как бы обмолвившись, называл Павла «Ваше императорское величество», что очень понравилось «вечному наследнику», но просто взбесило Екатерину, естественно, узнавшей об этих обмолвках практически мгновенно.

Ее реакция тоже оказалась мгновенной. Вторично вызвав Лагарпа к себе в кабинет, императрица, не раздумывая, подписала документ об его увольнении и вручила ему. Александр, весь в слезах, только сокрушался, то ли не имея возможности, то ли не желая что-либо изменить в отношении любимого воспитателя.

Павел же однозначно воспринял увольнение и удаление от двора Лагарпа, как меру, направленную Ее Величеством прежде всего против него самого. Великий князь высоко ценил этого человека, единственного пожалуй, на то время, с мнением которого он как-то считался.

— Это все она, ее козни, — кричал он, бегая по кабинету, где в кресле неподвижно сидела его супруга. — Изолировать меня, лишить всего, запереть в крепость, убить, как отца! Эта мегера, эта старая развратница хочет восстановить против меня даже родного сына!

— Паульхен, успокойтесь, — умоляюще сказала его супруга. — Александр любит вас и никогда…