В темноте

Уже в Кракове мы узнали, что Соха с семейством перебрался в Гливице к Кларе с Корсаром. Соха написал нам, что всю жизнь мечтал стать владельцем маленького ресторанчика, и теперь у него появилась возможность реализовать свою мечту – на деньги, полученные от папы. Мы часто говорили о Сохе и его семье. Мы были очень благодарны судьбе за то, что наши дорожки так удачно пересеклись в самые тяжелые времена. В ответном письме мы пообещали Сохе при первой возможности приехать в гости, выпить за успех его бизнеса и отметить с Кларой и Корсаром эту новую главу в жизни нашей большой подземной семьи.

13 мая 1945 года, меньше чем через два месяца с момента нашего свидания в Пшемысле, мы получили от Корсара телеграмму: Соха погиб под колесами русского армейского грузовика, его дочке Стефце удалось спастись… Он упал на решетку дождевого стока, и его кровь стекала вниз, в подземные тоннели.

У мамы подкосились ноги. Она молчала, и я заглянула в телеграмму. Я поняла только то, что с нашим Сохой что-то случилось, и заплакала… Да, это клише, но мы чувствовали себя так, будто нас ударили чем-то тяжелым, и эта боль была гораздо сильнее боли от всех остальных трагедий, которые мне уже пришлось пережить. Дядя Куба, бабуля, мои дедушка с бабушкой, мои кузины, тетушки и дядюшки… боль от всех этих потерь не могла сравниться с болью этой утраты. Изгнание из нашей квартиры, переезды, тесные квартирки, бараки гетто, затем канализационные тоннели… все это не могло сравниться с болью потери Сохи. Нас лишили человеческого достоинства, богатства, семейного наследия… но и эта боль – почти ничто в сравнении с той болью, которую вызвала смерть Сохи.

Уже почти наступил мир, и счастье было совсем рядом… Я вспомнила тот день, когда Соха взял меня за руку и повел посмотреть на солнечные лучи, чтобы вытащить из пучины депрессии. Я закрыла глаза и увидела его широкую, светлую улыбку. Я вспомнила его голос. Его появления во Дворце с продуктами и новостями с фронта… Вспомнила и… крепко обняла маму. Мы плакали, плакали, плакали и не могли остановиться. Мне кажется, Павел не совсем понял, что произошло, но тоже заплакал. Потом вернулся домой папа…

Мы немедленно отправились в Гливице и сразу же пошли на место гибели Сохи. Кровь с мостовой, конечно, уже смыли, но Корсар показал нам решетку, через которую она капала в канализацию. Мы постояли на этом месте… Тогда я не думала о Ванде и Стефце – мне было всего семь лет. Только теперь я понимаю, что испытывала бедная Стефця, когда рядом с ней истекал кровью самый близкий ей человек. А ей тогда было всего 12 лет! У меня разрывается сердце, когда я думаю и о Ванде, которая потеряла мужа как раз в тот момент, когда он наконец нашел душевный покой и начал с надеждой смотреть в будущее. Но тогда я думала только о том, кого потеряла наша семья. Кого потеряла я сама.

Нашего ангела-хранителя.

Нашего Соху.

В своих мемуарах мой отец написал, что на надгробии Леопольда Соха нужно было бы высечь слова:

«Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир». «Kto ratuje jedno zycie – ratuje caly swiat».

Наш Соха был сильным и великодушным человеком. До сих пор я каждый год зажигаю свечу в день его гибели и вспоминаю эти слова, готовясь прочитать поминальную молитву. Я думаю о Сохе, о жизнях, которые он спас, взяв нас под свою защиту, о жизнях, которые мы все построили после войны… и этими мыслями я чту его память.

* * *

Следующие 12 лет мы прожили в Кракове, где моему папе удалось найти работу, а мама встретилась со своей сестрой, где мы с Павлом заново обрели детство, где мы перестали бояться, что нас примется мучить какой-нибудь фашистский или советский чиновник. Мы быстро вернулись к почти нормальной жизни, хотя она, конечно, никогда уже не будет такой, как на Коперника, 12, в дни моего детства, когда город Львов был полон надежд и счастья. Тем не менее мы, повидав самые невообразимые беды, знали, что ни на что жаловаться нам нельзя. Этот принцип стал своеобразным законом нашей семьи: мы не должны жаловаться или показывать свои страдания, потому что нынешние трудности – ничто в сравнении с трудностями, которые мы пережили в прошлом, или трудностями других людей.