В темном-темном лесу

– Мы были очень напуганы… – Прошло как будто сто лет с той минуты, когда мы крались по темному дому в страхе и пьяном угаре, в тумане стучащего в висках адреналина. – Вечером у нас был спиритический сеанс, знаете, есть такие доски с закрепленной на них ручкой, которая пишет, типа, сообщения от духов? Она написала слово «убийца». Мы, конечно, не поверили, что это по правде, однако все равно занервничали. А потом на снегу возле дома появились следы. И когда мы ночью проснулись, в смысле в первый раз, кухонная дверь была раскрыта настежь.

– Каким образом?

– Понятия не имею. Ее запирали на ночь. Вроде бы Фло. Или Клэр… В общем, ее заперли и потом еще перед сном проверили. Но среди ночи она как-то сама открылась и хлопала на ветру, и мы все перепугались насмерть. А потом услышали шаги…

– Кому пришло в голову схватить ружье?

– Не знаю. Фло взяла его к себе в комнату, когда мы обнаружили раскрытую дверь. Но в нем должны были быть холостые!

– Правильно ли я понимаю, что ружье держали вы?

– Я?! Нет! Оно было в руках у Фло.

– На стволе ваши отпечатки.

Я потрясенно смотрю на нее. Они сняли отпечатки с ружья?! Потом я соображаю, что от меня ожидается ответ.

– Я п-придерживала ст-твол. – Какого черта я опять заикаюсь?! – Но рукоять была не у меня. В смысле, приклад. Слушайте, ружье держала Фло, у нее тряслись руки, ствол ходил ходуном, я его просто придержала, чтобы она ни на кого из нас дуло не наставила!

– Зачем? Вы же думали, что в ружье холостые.

Вопрос заставляет меня опешить. В залитой солн-цем палате мне вдруг становится холодно. Снова чуть не срывается вопрос, не подозревают ли меня. Но она все равно ответит, что нет, и вообще это будет выглядеть странно.

– Затем, что этого делать нельзя. Даже если ружье не заряжено. Ясно вам?

– Ясно, – спокойно говорит она, что-то записывает в блокноте и переворачивает страницу. – Давайте вернемся немного назад. Откуда вы знали Джеймса?

Я закрываю глаза и прикусываю щеку изнутри, чтоб не разреветься. У меня много вариантов, все-таки мы вместе учились. Дружили. Он жених моей школьной подруги. То есть был. Невозможно поверить, что его уже нет. Я вдруг осознаю собственный эгоизм: я думаю лишь о своем горе, но каково сейчас Клэр? Вчера она была счастливой невестой, сегодня же потеряла все. Теперь она… кто? Даже не вдова. Она просто осталась одна.

– Он… Мы с ним когда-то встречались.

Я все же решила ответить честно. Настолько честно, насколько могу.

– А когда разошлись?

– Давно. Нам было… по шестнадцать или семнадцать, я даже не помню.

Тут я кривлю душой. Конечно, я помню, с точностью до дня. Мне было шестнадцать и два месяца. Джеймсу оставалось несколько месяцев до семнадцатилетия.

– Как разошлись? Хорошо, мирно?

– Нет.

– С тех пор, очевидно, примирились? Если невеста позвала вас на девичник…

Она умолкла, приглашая меня рассыпаться штампами про то, что «время все лечит», про «юношеский максимализм» и все такое прочее.

Но я этого не делаю. А что мне сказать-то? – Правду?

Что-то холодное сжимает сердце, несмотря на жар от радиаторов, несмотря на бьющие в окно солнечные лучи.

Мне не нравятся эти вопросы.

Джеймс погиб случайно. Ружье, которое вообще считалось незаряженным, выстрелило. Зачем констебль криминальной полиции интересуется подробностями отношений, которые закончились десять лет назад?

– Я не понимаю, как это связано с тем, что произошло, – говорю я резко.

Слишком резко.

Ламарр поднимает взгляд от блокнота, скругляет пурпурные губки в беззвучном «О…». Черт, черт, черт! Как глупо!

– Нам просто нужна полная картина, – мягко говорит она.

У меня по спине бегут мурашки.

Джеймс застрелен из ружья, которое все считали незаряженным. Кто его зарядил?

Я снова очень хочу задать все тот же вопрос: меня подозревают?

Но не могу. Спрашивать нельзя, это само по себе подозрительно. А мне вдруг хочется вызывать как можно меньше подозрений.

– Мы разошлись очень давно, – повторяю я, оправдываясь. – Тогда мне было больно. Но люди все могут пережить, тем более за такое время.

Опять вру. Конечно, не все. Такое точно нет. Может, другие и могут, только не я.

Но Ламарр не слышит в этом лжи. Она задает следующий вопрос, теперь снова про события минувшей ночи – возможно, таким образом пытаясь элегантно сбить меня с толку.

– Как вы действовали после выстрела? Расскажите, что делал каждый из вашей компании.

Я закрываю глаза.

– Давайте по порядку. – Голос у нее мягкий, ободряющий, почти гипнотический. – Вот вы с ним у подножия лестницы…

Я сидела с ним у подножия лестницы. Вся в крови – и руки, и одежда… В его крови.

Глаза у него снова закрылись. Через пару минут я наклонилась проверить, дышит ли он. Он дышал. Я почувствовала щекой слабое движение воздуха.

Он изменился с тех пор, как я видела его в последний раз. У него появились морщинки – вокруг рта и от крыльев носа к подбородку. Черты лица стали острее и четче. Но это по-прежнему был он: та же линия лба, горбинка носа, ямочка под нижней губой, где жаркими летними вечерами выступали капельки пота.