В тех единственных латах. Стихи

Вечерний, чересчур небритый
и по-кладбищенски сырой,
он сумасбродной Маргаритой
дышал и шулерской игрой
тревожил спрятанной валторны…
Вокруг — едва ль не лопухи…
Как упоительно-тлетворны
всё пропитавшие стихи!
Отрадна строгая ограда, —
но что ж психея смущена
в тени, где Леты и де Сада
соединились имена?
Здесь наклоняла свой подсвешник
дитя ночных метаморфоз —
и нам являлся “смрадный грешник”
средь полувытоптанных роз,
воспетых Аннушкой… Пролиты —
и воск, и слёзы, и масла…
Но страстью выщерблены плиты —
той, что и Фауста несла.

Литераторские мостки

Не музей ли здесь для ротозея?
Балерина мраморно гола.
Ходят посетители, глазея
на кусок зелёного стекла.
Вечный сон танцующей элиты
зрительский наяривает зуд —
и надгробья, как кариатиды,
мнимое бессмертие несут.
Яхонтов собранье и брильянтов!
Лира, а не крест или звезда…
Как-никак привал комедиантов —
на пути из грезы в никуда…
Так светло, так зелень разогрета,
так легко в раю полупустом,
так нестрашно!.. Вот-вот скрипнут где-то
детские качели за кустом;
цвета ленты для магнитофона,
лаковый, из двух полупластин,
вдруг коровка божья свой хитин
разведёт, как чудище девона.

Из римских стихов

1

От фpесок, от мозаик, от каpтин
уйди в тысячеокие pуины,
где воздух стынет в гоpле окаpины
и полон тени пиний Палатин…
Здесь нечто вpоде сивеpских пещеp —
киpпичный ор! И теpмы, в толк возьми ты,
шестикpылаты стpоили теpмиты,
а не, как вpут бедекеpы, Севеp.

2

“Возлюбленная спутница, душа,
таинственная жительница тела,
уходишь ты из милого пpедела,
где знала pадость, тая, тpепеща,
в безобpазные области пустого
забвенья…” И его мемоpиал
бег вpемени пеpеименовал,
забывчив, в Замок Ангела Святого!

3

Двуликий Янус, веpный палиндpом,
Танатоса и Эpоса хоpомы —
Рим! (Имена кладём, как сеpебpо, мы
в уста — и радость тешим под pебpом.)
Ты — сеpдце миpа, в шpамах и кpови.
И все в тебя стекаются доpоги.
И, умиpая, мpамоpные боги
в попpавшей смеpть сливаются Любви.

Романсеро

Безумная Барселона
с фонтанами на груди,
где строят дома наклонно
и где растёт Гауди;
Валенсия — вроде вальса
над втоптанной в твердь рекой
(о канувшем не печалься —
махни ему вслед рукой!);
гранатовая Гранада
в дурмане арабских зал,
куда круглоту квадрата
вписал император Карл;
откосов и дуг усилье,
собой изумивших мир, —
сервильнейшая Севилья,
клавирный Гвадалквивир;
стоарочная Кордова —
как соты во весь экран,
где храму мечеть основа
и в Библию вбит Коран;
в бреду иль на грани бреда,
как если б и вправду Грек
его начертал, — Толедо
в кольце торопливых рек; —
и нас приведёт дорога
в стучащий о мрамор плит,
в цветущий своим барокко,
в кишащий людьми Мадрид.