В своем краю

Князь Самбикин и сестра его Полина были близнецы и родились в ночь под 4-е января; поэтому они праздновали или 4-е вместе, или Полина 3-е, а князь 4-е, чтобы иметь случай веселиться лишний день. Протопопов любил покормить и попоить гостей, а Полина считалась всегда очень любезной хозяйкой и танцевать была сама большая охотница. Знакомы они были почти со всей губернией, и гостей с полудня у них уже было множество. Многие должны были остаться ночевать у них, чтобы вместе с хозяевами ехать на другой день тройками к князю в его еще недостроенный, но крайне красивый швейцарский chalet, которым он украсил неподалеку от материнской усадьбы горку, покрытую молодыми дубками.

Баумгартен, вполне счастливый и в белом галстухе, приехал вместе с Милькеевым, в троицких крытых санях с богатой медвежьей полостью; а Руднева привез младший Лихачев. Все они были представлены хозяйкой многим из гостей, между которыми особенно заметны были два военных генерала и один мрачный господин, с чорными усами и седой головой, недавно возвратившийся из Сибири. Княгиня Самбикина, мать Полины и князя, была тут; Воробьев, Сарданапал, предводитель, Авдотья Андреевна, Анна Михайловна, Максим Петрович и Любаша, и Сережа...

Максим Петрович сейчас же подошел к Рудневу и почти до самого обеда не отпускал его от себя; водил его в бильярдную, в кабинет, рассказывал ему, как он в Польше попал, во время ночного свидания, в такое место, хуже которого ничего быть не может на свете, показывал ему портреты родных и предков.

— Вот этот в пудре, граф***, — говорил он флегматически, — дальний, очень дальний родственник Самби-киным. Однако они его вешают везде.

— Гордый вид! — сказал Руднев.

— Гордиться нечем. Впрочем, это он дома так смотрел, а в Швейцарии его не то Массена, не то Макдональд распатронил так, что насилу ноги унес.

И, вздохнув, Максим Петрович продолжал: — Графы ведь у нас заведение новое. А князья у нас двух разрядов. Настоящие князья — варяжские; это сейчас слышно — от городов имена: Оболенский, Трубецкой, Мещерский, Звенигородский... Это — князья. А то еще есть Шах-мамаевы, да Хан-лакаевы, да Уланбековы, да Сумбекины; это — все восточные! Там, которые побогаче, хорошо живут; а победнее — медведей водят. Прошлого года один такой мурза пришел к нашему кузнецу с медведем... »Дай-ка, брат, я у тебя переночую»; медведя поводил по пчельнику, заклинания делал да два целковых с него взял. Пчелам это полезно. А пчелы-то у кузнеца через неделю и улетели; три роя пропало! — с злобной усмешкой прибавил старик.

— Я и то говорю княгине... (Вы княгиню Сумбекину знаете? — вот на диване с кольцами и оборками сидит, ' папироску курит) — я ей говорю: «а что, ваше с-во, Шах-Мамай тот, который у кузнеца нашего ночевал — не родня вам?» Не любит она этого! У них княжество и вовсе отнять хотели — все в Петербурге хлопотали...

Потом старик спросил у Руднева, будет ли он завтра у князя?

— Я думаю, не буду, — отвечал Руднев, — в Троицком и дома дело есть...

— Дело не уйдет, — сказал старик, — молодому человеку надо веселиться. У него домик славный. Дела у матери ихней плоховаты были. Она цветники разводить мастерица да колечки покупать, а насчет полевого хозяйства не так-то способна. Ну, так сын и поступил года на четыре в комиссариат, а тут война подоспела... Он — человек расчетливый, аккуратный, был смотрителем долго и поправил дела... Долги материнские позаплатил и домик этот вздумал строить... Посмотрите завтра. Со вкусом. А Любу мою видели?

— Видел, Максим Петрович!

— Говорили с ней?

— Нет, очень много народа было кругом.

— Конечно, на народе, что за разговоры. Вы — человек скромный. А танцовать ужо будете?

— Нет, я не танцую; не умею.

— Ну, что ж. Это ничего! Не всем же танцовать. Я и военный был смолоду, да не мастер на это был. Люба, а Люба, поди-ка сюда!

Любаша подошла...

— Ты доктора видела?

— Видела. Я никак не ожидала, что вы здесь будете, — сказала она, садясь около Руднева и пожимая ему руку-Старик, как только увидел, что она села около Руднева, тотчас же ушел в залу. Но Руднев с Любашей еще не успели сказать друг другу и двух слов, как на хорах загремела музыка и все пошли обедать. К Любаше подбежал было князь Самбикин, но она уже прежде предложила руку Рудневу, и они вмешались в толпу.

Садясь около нее за обед, Руднев, по обыкновению, поколебался с минуту, но она сама указала ему на стул около себя и сказала: — Отчего же вы не садитесь? Садитесь. Руднев сел и молчал.

Любаша ела с большим аппетитом, съела три пирожка с супом и сказала: — Нравятся вам эти пирожки? Возьмите еще... Я от жадности взяла четвертый; возьмите его, если вам не про — тивно, что я держала его руками... Впрочем, я его, пожалуй, на вилку надену сейчас... Руднев с удовольствием взял пирожок.

— Вы любите хозяйство?.. — спросил он.