В своем краю

Лихачев, покачивая головой, велел запречь себе лошадей и уехал; а Милькеев, спустивши только его с глаз, сел в свои сани и поспешил в Чемоданово.

В зале его встретил Максим Петрович очень неприветливо и спросил: «какими это судьбами?» — Я к Алексею Семенычу! — сухо и надменно отвечал Милькеев и, не обращая большого внимания на старика, прошел мимо него в коридор, застал Богоявленского одного за чтением и немного погодя заперся с ним на ключ.

— Я хочу огорошить вас, Алексей Семеныч, — сказал Милькеев.

— Извольте, горошьте, я готов, — отвечал Богоявленский.

— Едемте вместе, недели через две, в Италию, к Гарибальди; в волонтеры поступим, если удастся... Отчего же? Англия также чужая земля для Италии, а англичан, посмотрите, сколько там будет... Денег нам надо немного. Мы с вами не на балы придворные будем ездить... Ах! Алексей Семеныч, Алексей Семеныч... Если мы с вами здесь в грязь и снег таскались на долгих в кибитках и в избах ночевали, так ведь вся Италия дворец перед этим... Чтобы бедный русский не мог перенести там то, что он иногда переносил здесь... Да в этом смыслу нет! Я знаю, каково было ваше житье прежде; да знаю, здесь оно каково! А там-то, там-то! Горы! Неаполь — с народом вместе, и с каким еще народом... который страстнее и добродушнее французов и способнее их к той свободе, которой образец мы видим в Англии.

— Английская свобода — фальшивый идеал, — отвечал Богоявленский в раздумье.

— Положим так, в нем много фальши, потому что мало любви, но в Италии то же самое будет с любовью, и цветущего, бедного итальянского рыбака нельзя же ставить на одну доску с золотушным английским работником. Правда ведь... А? Скажите сами? Потом, в этом есть еще другие стороны...

Милькеев понизил голос.

Богоявленский встал, прошелся по комнате, потом сел и молчал.

— Конечно, — сказал он, — приятно быть атомом в таком прекрасном деле... Но откуда вам вдруг пришла такая странная и смелая мысль?..

— Это кто мне говорит? Это вы мне с удивлением говорите — смелая мысль? Вы? Послушайте; отчего же я вас, именно вас выбрал себе в товарищи... У меня есть тут два приятеля, пожалуй, друзья — Руднев и Лиха — чов; однако я не к ним обратился... Выразить вам, как я уважаю Руднева — трудно, но я знаю, что ему предлагать этого не следует... Он — доктор, он страстно любит свой край, и к тому же его привлекает еще другое...

— Постойте, я знаю, что это такое за другое! Знаю... И ему платят тем же. Я уверен. Она князю Самбикину отказала недавно... Но почему вы думаете, что и у других не может быть того же? Я, Василий Николаич, вас сам несколько уважаю, по крайней мере знаю разницу между вами и всей этой шаверой, которая нас с вами окружает, и не хотел бы, чтобы вы думали чорт знает что обо мне, что я рутинер, трус что ли, или Хлестаков, хвастун на словах... Я здесь и сам не намерен киснуть и гнить... все-таки мы хоть на что-нибудь да годимся... Надо здесь трудиться, а там и без нас обойдется дело... Но пусть будет по-вашему — опыт, участие в движении, пусть мы имеем столько же права, как и богачи, ездить за границу и с большим смыслом съездить, чем все эти таскуны и обжоры... Но я вам скажу не обинуясь, что и у меня есть задержка здесь... Я хочу жениться... разумеется, если она не откажет... на Варваре Ильинишне... Девушка эта мне нравится... И я хотел бы вместе с нею, а не один уехать в Петербург. Я говорю вам это, надеясь на вас... Раньше времени не хотел бы я, чтобы кто-нибудь знал... Мне было бы это не по вкусу...

— И я ехал к вам с своим планом итальянского путешествия, с такой надеждой на вас... Подвергнуться насмешкам в моем случае опаснее, чем в вашем. Вас еще пожалеть могут, если ничего не выйдет, а меня осыпят насмешками... если не в глаза, так заочно! Да вот еще что... Она-то вас любит?

— Я люблю ее, — отвечал Богоявленский, — а она свободна и богаче меня в пятнадцать тысяч раз, так как у меня ничего нет, а у нее пятнадцать тысяч. Значит, если она согласна, она знает, что делает...

Милькеев помолчал и поколебался, но начать дело и не доделать... это хуже всего!

— Бывает ведь и так, что девушка, любя безнадежно, выходит с горя за другого! Бывает ведь и так! — сказал он.

Богоявленский покраснел.

— Не знаю, насколько любит она теперь Лихачо-ва, — отвечал он прямо, — но знаю, что любила прежде, что она была его любовницей; но ведь вы понимаете, должно быть, что это все вздор... Из такой женщины скорее выработается друг, чем из невинной и презренной фитюльки, которая сама не знает, что она будет завтра...

— Я иначе вас и не судил... Но заметьте, что в такой-то женщине и друге особенно надо искать откровенности и правды... Уверены ли вы, что она с вами вполне пряма? Дело не в верности, а в искренности... уверены ли вы...

— Почти... — отвечал Богоявленский с болью на сердце.

— Смотрите, смотрите, я бы на вашем месте подумал бы, да и подумал.

— Спасибо за совет... Я вам дам ответ дня через три.