В стране полумесяца (пер. Доброва)

Улицы быстро наполняются народомъ; посл прогулки по парку намъ показалось, что уже весь городъ на ногахъ. И всюду собаки и собаки, желтые псы, ублюдки; ими кишатъ вс улицы, вс они воютъ отъ голода, грызутся и кусаютъ другъ друга, какъ волки. Тутъ же толпятся лошади, ослы, верблюды и вс племена Востока. Входишь въ лавку, у которой только три стны; четвертой, обращенной на улицу, нтъ. Кругомъ, на обитыхъ красной матеріей скамейкахъ сидятъ люди въ тюрбанахъ и чалмахъ; они поджали подъ себя ноги, пьютъ кофе и курятъ. Выглядитъ очень уютно; на плит много блестящей мдной посуды, въ которой, вроятно, много вкусныхъ вещей. Лакеи, бгая взадъ и впередъ, нтъ, нтъ и выкурятъ папироску. Такъ какъ я съ дамой, то мн указываютъ лучшее мсто въ свободномъ углу.

Мы находимся въ кофейн и потому спрашиваемъ себ кофе. Никто изъ присутствующихъ не высказываетъ удивленія по случаю нашего прихода, хотя, можетъ быть, впервые сюда входитъ женщина. Какъ будто постители дали себ слово не глазть на насъ. Восточный человкъ считаетъ ниже своего достоинства высказывать чувство удивленія; мы бывали во многихъ лавкахъ на Восток, насъ угощали кофе и папиросами и только посл расчета, когда мы уходили, торговецъ спрашивалъ: «откуда мы и куда идемъ?» Такъ мало мы его интересовали.

Намъ подаютъ кофе въ маленькихъ чашечкахъ; онъ черенъ, какъ деготь. Мы поступаемъ, какъ другіе: каждый разъ передъ тмъ, какъ длать глотокъ, мы предварительно встряхиваемъ чашку, чтобы гуща попадала въ рогъ. Такъ же, какъ другіе, мы запрокидываемъ туловище немного назадъ и уставляемся глазами въ потолокъ; вдь тотъ божественный напитокъ, который мы пьемъ, мокка! Мы принуждены признаться другъ другу, что никогда не пили подобнаго кофе. Но для насъ онъ слишкомъ сладокъ. Нельзя ли его намъ получить безъ сахара? Мы длаемъ слуг знакъ, но онъ насъ не понимаетъ. Sans sucre! говоримъ мы ему. Тогда сидящій у другой стны турокъ что-то тихо говоритъ слуг; оказывается, онъ насъ понялъ. Человкъ приноситъ намъ кофе безъ сахара. Я встаю, кланяюсь турку и благодарю его; онъ тоже кланяется, но не встаетъ и потомъ не обращаетъ на насъ никакого вниманія. По настоящему, это благородная точка зрнія; если бы онъ тоже всталъ и поклонился, это было бы не стильно. И какое ему до васъ, туристовъ, дло? Какое ему дло до насъ европейцевъ-варваровъ? Слуга съ наргилэ въ рукахъ смотритъ на меня вопросительно. Я утвердительно киваю ему головой. Слуга приготовляетъ все, что нужно, зажигаетъ наргилэ раскаленнымъ углемъ и передаетъ мн трубку. Мундштукъ у этихъ трубокъ черезчуръ великъ, чтобы взять его въ зубы; его только прикладываютъ къ губамъ. Я курю. Но я уже раньше курилъ по турецкому способу и въ Лондон и въ Париж, такъ что это не является для меня новостью. Я бросаю трубку, которая мн не особенно нравится и закуриваю сигару. Приходить труппа музыкантовъ со струнными инструментами и барабаномъ. Музыканты входятъ съ папиросками въ зубахъ, располагаются на полу и начинаютъ, покуривая, играть. Эта музыка намъ также непонятна, какъ и та, которую мы слышали въ продолженіе нашего путешествія; она ужасна и перещеголяла все, что досел слышали наши уши. Вдругъ одинъ изъ музыкантовъ начинаетъ длать гримасы и танцовать. Этотъ старый важный турокъ въ тюрбан очень комиченъ со своими нелпыми прыжками, и веселый смхъ раздается въ кофейн. Тогда барабанщикъ хочетъ сдлать то же самое — вскакиваетъ и начинаетъ прыгать на одномъ мст, барабаня въ то же самое время изо всхъ силъ. Вдругъ музыка умолкаетъ и старый танцоръ внезапно останавливается въ вывихнутой поз. По рукамъ ходить жестяная миска. Мы не знаемъ цны этой музыки, очевидцами которой, если можно такъ выразиться, мы только что были, но мы также кладемъ въ миску немного денегъ. Не знаю, мы ли это или кто другой заплатилъ очень щедро, но только теперь вся труппа смется отъ радости и танцоръ въ благодарность хочетъ сдлать еще большее; онъ вновь начинаетъ танцовать. Онъ приближается къ намъ такъ, что мы принуждены отодвинуться въ самый уголъ, чтобъ дать ему возможность исполнить что-то особенное! Мы никогда еще не видли старика, который берегъ бы себя такъ мало. Посл этого музыканты закуриваютъ новыя папироски и уходятъ. Никому они не кланяются, никого не благодарятъ; они играли — имъ заплатили, и длу конецъ.

* * *