В Стране невыученных уроков

Оба они вихрем вылетели из кабинета и затопали по лестничкам. Я остался один. Надо было подумать, разобраться во всей этой истории. Как жаль, что со мной нет моего Кузи! Совсем, совсем один, и посоветоваться не с кем. Я сел в кресло и глубоко вздохнул.

— Пошто вздыхаешь, отрок? — сказал кто-то нежным, тихим голосом.

Я оглянулся. Позади меня стоял мальчик в красных сапожках. Наверно, ему удалось убежать от старухи. Почему он называет меня Отроком? Ведь меня зовут — Виктор.

— А чей ты будешь, отрок? — снова спросил мальчик.

Почему они все спрашивают: чей я? Я ведь не вещь, а живой мальчик.

— Я ничей, — ответил ему я. — Я сам по себе.

Мальчик покачал головой. Волосы у него были длинные, до плеч.

— Дерзкий ты, — сказал он обиженным голосом. — А по прозвищу как тебя?

— Зачем тебе прозвище? — спросил я, вспомнив, что в школе меня дразнят очень глупо. Обзывают «Двойкиным». — У нас в школе с прозвищами борются, а фамилия моя — Перестукин.

Мальчик задумался.

— Перестукин?.. Такой я не слыхивал. Видать, ты не боярского роду?

— Боярского? — фыркнул я. — Ну ты и скажешь! Какого там ещё боярского? С чем это едят?

— Раз не боярского, — печально вздохнул мальчик, — так мне и разговаривать с тобой невместно.

Я, конечно, не знаю, что такое «невместно» (скорее всего, это искажённое слово «неуместно»), но, в общем-то, догадался, что он задаётся и что-то из себя строит, поэтому ответил ему очень насмешливо:

— Скажите пожалуйста, какая цаца! Сам-то ты кто?

Мальчик вскинул голову и важно ответил:

— Я сын государя Иоанна Четвёртого. Царевич Фёдор.

Царевич Фёдор! О нём я кое-что слышал и от папы и от Зои Филипповны. Надо было срочно сбить с него спесь.

— Знаю я тебя, — небрежно сказал я, — ты слабоумный.

Царевич растерянно посмотрел на меня, и губы у него задрожали. Лицо сделалось обиженным и жалким, ну точь-в-точь как у Женьчика, когда мы с Люськой Карандашкиной обзывали его «китайским болванчиком». Я даже пожалел, что так резко выразился. Лучше было бы сказать этому царевичу, что он просто ненормальный.

— Слабоумный, — бормотал царевич, — это как же ты меня эдак?.. Слабоумный…

Видно, это его здорово задело. Пришлось мне выкручиваться, чтобы окончательно не испортить с ним отношения.

— Как тебе это объяснить, — начал я, — слабоумный — это вроде… дурачок, что ли… Да ты не обижайся, Федя. Это я даже на уроке отвечал. Об этом в книге написано. История она называется.

Царевич побледнел и всплеснул руками.

— Царица небесная! — закричал он. — В книге написано!

— Это ещё что! — добавил я, чтобы окончательно его убедить. — А твой отец Иван Грозный убивает своего сына в Третьяковской галерее. Я сам видел. Нас Зоя Филипповна всем классом туда водила. Слово даю — убивает. Даже на ковре кровь.

Бедняжка-царевич затрясся как в лихорадке и еле слышно забормотал:

— Как же это? Сына убивает?.. Окаянный ты…

— Да ты не дрейфь, — пытался я поддержать его морально. — Не тебя убивает, а старшего сына — царевича Ивана. Жезлом убивает. Ивана жезлом, а царевича Дмитрия зарежут в Угличе.

— Сгинь! Сгинь! — закричал царевич Федя и затопал красными сапожками.

— Не пугайся, не пугайся, — старался я успокоить его. — Тебя не убьют, я это точно знаю. Ты даже царствовать будешь и кричать: «Я царь или не царь?» Сам по телевизору видел.

— Колдун! Колдун! — завопил Федя. — Нянюшки, мамушки! Боюсь!

Он упал на пол и задрыгал ногами. Я спрятался за спинку кресла и правильно сделал, потому что вбежали какие-то старухи и тётки, с криками подхватили царевича и унесли его из кабинета.

Вот и делай после этого людям добро! Знал бы — не рассказывал.

В кабинет вошёл опричник с почтовой сумкой на плече. Он спросил, где дежурный? Я рассказал, что дежурного опричника вызвал к себе царь, который чем-то разгневан. Почтальон тоже испуганно перекрестился. Я думал, что он тут же уйдёт, но он нерешительно потоптался на месте и спросил, разумею ли я грамоте. Я ответил, что расписаться сумею. Почтальон подал мне книгу, и я расписался. Тогда он вручил мне свёрнутую трубкой бумагу и объявил, что это послание князя Курбского. Сказав, что послание надо отдать дежурному опричнику, почтальон ушёл. От скуки я развернул трубку и с большим трудом стал разбирать послание князя Курбского. Читать это послание было очень трудно, но я всё же кое-как прочёл о том, что на Русь движутся несметные полчища Наполеона Буонапартия. Вот так раз! Мало всех этих приключений, так ещё надвигается война!

Кто-то настойчиво скрёбся в дверь. Мыши? Нет, они не могли скрестись так громко. Я потянул к себе тяжёлую большую ручку двери, и в комнату вбежал мой дорогой Кузя.

Кот страшно запыхался, был весь в пыли. Шерсть на нём взъерошилась. Он не успел прилизаться. Я никогда не видел его таким неаккуратным.