Если в I главе речь идет о ножках, то в V нас возвращают к ним:
В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне знакомых дам.
Если уж сказано: «С своей супругою дородной // Приехал толстый Пустяков», то непременно следует через некоторое время: «Храпит тяжелый Пустяков // С своей тяжелой половиной» и т. д. и т. д. Выбрось что-нибудь одно - потеряет смысл другое. Все связано, органически сплетено.
И вот это общее свойство романа поможет нам верно оце- нить значение строф об Аи и Бордо.
Читатель помнит, что главная мысль всего бесконечно разветвленного произведения сводится к сожалениям о неудачно сложившейся любви, дружбе, жизни. Предложенный мною вздох сожаления к строке «да здравствует Бордо, наш друг», не домысел. Это, между прочим, цитата из второй главы. Посмотрим, из какого контекста она выбрана. После рассказа о спорах и размышлениях, в которых проходили деревенские вечера Онегина и Ленского, следует:
Но чаще занимали страсти
Умы пустынников моих,
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них
(Выделено мною. -
Ситуация, как видим, абсолютно та же, что в IV главе: тот же вечер деревенский, те же собеседники сидят за столом. И предмет разговора тот же! Ибо все искрометные рассуждения о «друге Бордо» и «о любовнице Аи» - это все тот же «невольный вздох сожаления» по поводу уходящего времени, растраченных страстей. Только на этот раз вздыхает сам Пушкин, одновременно иронически и серьезно, что придает разобранным строфам многозначность и соответственно позволяет разнообразно тонировать текст при чтении вслух.
Но коль скоро мысли об Аи и Бордо оборачиваются сожалениями об утраченном времени, они попадают в круг самых серьезных авторских забот.
...Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят, -
скажет Пушкин в конце VI главы. Разве «суровая проза» не перекликается с «Бордо благоразумным», а «шалунья рифма» - с ветреной любовницей? А дальше совсем серьезно: Мечты, мечты! Где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма,
Ужель и вправду наконец
Увял, увял ее венец?
Ужель и впрям и в самом деле
Без элегических затей
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?
«Шутя твердил доселе», взятое Пушкиным в скобки, относится и к упомянутым здесь строфам об Аи и о страстях, и к некоторым другим, которые разбросаны в романе
...Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне...
Иных уж нет, а те далече...
О, много, много рок отъял!
Начав с малого примера, взятого для показа разнообразных возможностей произнесения одного и того же текста, мы сталкиваемся с тем, что произвольно .выбранное для примера место - всего лишь звено в цепи размышлений, сожалений о проходящем времени. Если рассматривать это звено без связи с другими, его собственный смысл обмельчает и уж во всяком случае не отразит одного из главных принципов построения романа в стихах.
Принцип этот, упоминавшийся мною вначале, сводится к тому, что сочинение А. С. Пушкина «Евгений Онегин» существует и развивается по законам живой природы. Первейшим признаком живого организма является так или иначе действующая взаимозависимость между его частями.
Эту линию связей между частями можно по аналогии с живой природой назвать пространственной. При исполнении композиции в течение ряда лет пространственная перспектива романа все отчетливее раскрывалась передо мной, и сокращенные части все настойчивее требовали своего возвращения...
Природа гармонически развивается и во времени. То же в полной мере относится к «Онегину». Среди авторских примечаний к роману есть одно, помеченное номером 17: «В прежнем издании вместо