В смерти — жизнь

Но и от грез нас иногда отрывали. Как и следовало ожидать, роль, в которой выступил мой друг в драме на улице Морг, не могла не поразить воображение парижской полиции. Имя Дюпена вошло у ее ищеек в поговорку. Поскольку простота умозаключений, путем которых он пришел к разгадке тайны, оставалась неизвестной даже префекту, да и вообще ни одной живой душе, кроме меня, то, разумеется, не было ничего удивительного в том, что на него взирали чуть ли не как на мага и чародея, а исключительные аналитические способности шевалье сочли за интуицию. Если бы он объяснился начистоту и удовлетворил их любопытство, эти заблуждения были бы рассеяны, но ему было просто лень, да и очень уж претила возня с делом, потерявшим весь свой интерес. Так и получилось, что в полиции на него смотрели как на оракула, и не мало было дел, для разрешения которых префектура пыталась заручиться сотрудничеством Дюпена. Одним из самых примечательных было дело об убийстве некоей молодой девицы по имени Мари Роже.

События эти разыгрались года через два после страшного происшествия на улице Морг. Мари, имя и фамилия которой по созвучию сразу же заставляют вспомнить о злосчастной нью-йоркской «табачнице», была единственной дочерью вдовы Эстель Роже. Отец умер, когда девочка была еще маленькой, и после его смерти мать и дочь жили вместе на улице Паве Сен-Андре * ; мать содержала пансион, дочь помогала; перемены начались лишь года за полтора до убийства, о котором идет речь в нашей повести. Все шло хорошо, пока дочери не сравнялся двадцать один год и ее поразительную красоту не приметил один парфюмер, державший лавку в нижнем пассаже Пале-Рояля; клиентуру его составляли главным образом те опасные проходимцы, которыми кишат тамошние кварталы. Мосье Ле Блан* понял, какая находка для его парфюмерной хорошенькая Мари; выгодные условия, предложенные им, были с готовностью приняты девицей, хотя мать отнеслась ко всему этому без особого восторга.

Расчеты лавочника полностью оправдались, и скоро, благодаря чарам бойкой гризетки, о его парфюмерной заговорили. Мари прослужила у него уже около года, как вдруг, к величайшему недоумению поклонников, исчезла.

Мосье Ле Блан не мог сказать ничего вразумительного, мадам Роже не находила себе места от тревоги и ужаса. Газеты живо заинтересовались этим происшествием, и полиция уже была готова приступить к самому серьезному расследованию, но тут, ровно через неделю, в одно Прекрасное утро Мари, живая и невредимая, хотя и заметно чем-то угнетенная, снова, как ни в чем не бывало, появляется за прилавком. Всякие расследования, начатые в официальном порядке, были, разумеется, тотчас же прекращены, и дело замято. Мосье Ле Блан по-прежнему отговаривался полным неведением. Мари и мадам Роже на все расспросы отвечали, что эту неделю она провела у родных в деревне. На том дело и кончилось и забылось; а вскоре наша девица под предлогом, что ей проходу не стало от нескромного любопытства, распростилась с мосье Ле Бланом и укрылась у матери на улице Паве Сен-Андре.

Года через три после ее возвращения, близкие встревожились из-за нового ее внезапного исчезновения. Прошло три дня, а о ней не было ни слуху ни духу. На четвертый ее мертвой выловили в Сене * у берега напротив улицы Паве Сен-Андре, невдалеке от пустырей у заставы дю Руль*

Жестокий характер убийства (а что это – именно убийство, было ясно с первого взгляда), молодость и красота жертвы, а главное, ее слава покорительницы сердец – все как нарочно сошлось, чтобы взвинтить чувства впечатлительных парижан. И я не припомню ни одного подобного происшествия, которое вызвало бы столь же бурный отклик. На несколько недель эта животрепещущая тема заставила забыть самые злободневные вопросы политической жизни. Префект не знал ни сна, ни отдыха, вся парижская полиция просто с ног сбивалась.