В скалах Норвегии

«А еще, — сказал рыбак, — меня прислали сказать, что немцы оцепили всю округу от Хельпао до моря и идут сюда со всех сторон, потому что они ищут вас».

Мы на минуту присели и стали думать. Нам очень хотелось курить, но табаку в Норвегии нет уже полгода.

Тогда мы спросили рыбака, нет ли у него чего поесть для нас. И он порылся в карманах и вынул два куска сушеной трески. Мы взяли у него их и решили, что если нам придется плыть, то на один день у нас все-таки есть еда. У нас не было никакого оружия, кроме двух ножей, топора и моего кортика. И мы знали, что если сюда придут немцы, то нам нечем будет отбиваться от них.

Но море было тоже похоже на смерть, и в него можно было выйти, только выбирая между двумя смертями.

Так мы ждали до утра, а на рассвете на берегу с двух сторон показались солдаты. Они шли, осторожно прячась за камнями. Они не знали, что мы не можем в них выстрелить. Тогда мы спустились к воде и сели в лодку. Пока лодка была у самого берега, солдаты не видели нас, но, когда мы немного отошли, они увидели, легли между камнями и стали стрелять.

На море был такой ветер, что, кажется, он относил от нас пули. Только одна попала Матиссену в плечо, но он промолчал и сказал нам об этом, только когда мы вышли в открытое море. Это море должно было стать для нас могилой, но мы не хотели, чтобы солдаты издевались над нашими телами, а море для рыбака — это тоже хорошая могила.

Мы ставили парус и спускали его, и гребли, и снова ставили парус. На вторые сутки ударила волна и сбила Матиссена в воду. Он потонул, прежде чем мы успели протянуть ему руку, потому что он совсем ослабел от своей раны.

А на третий день мы пристали сюда вдвоем с Иориком Свенсеном. И вы видите, что делается с моими руками: на них совсем нет кожи, а ведь я умею грести. И это не с непривычки.

Эрик Христиансен со вздохом посмотрел на свои руки, которым долго не придется грести и натягивать паруса, и потом, ткнув лежавшего рядом с ним на койке Иорика Свенсена, сказал ему что-то по-норвежски.

Иорик Свенсен приподнялся и сел рядом с ним. Это был маленький старик с темным, дубленным ветрами лицом и простыми железными очками на носу — такими, какие и у нас носят старые школьные учителя.

— Если бы не Иорик Свенсен, мы бы не доплыли, — сказал Христиансен. — Свенсен не моряк, он школьный учитель, но, когда мне хотелось бросить весла и опустить руки, он говорил мне: «Держись, мой мальчик, мы доплывем». Он говорил со мной, как с ребенком, а ведь он умеет говорить с детьми. Два поколения норвежцев учились у него в школе и, слава богу, стали хорошими людьми, которые еще постоят за свою свободу.

Мы невольно еще раз внимательно посмотрели на учителя. Старик сидел неподвижно, обхватив колени руками; у него были ясные голубые глаза; не видя этих глаз, его трудно было бы представить себе молодым. Но если смотреть только в его глаза, то нельзя было представить его себе старым.

Заметив наши взгляды, Христиансен тоже посмотрел на старика.

— Когда немецкие солдаты пришли к нам, — сказал он, — Свенсен был в отпуску в Осло, и он нам рассказывал потом, как все это там началось. Немецкий консул был большим охотником и иногда ездил с нашим королем на охоту в прибрежные леса. А в тот день, когда пришли солдаты и королю пришлось бежать к побережью, консул тотчас надел полковничий мундир и, зная все дороги и тропинки, по которым мог ехать король, погнался за ним впереди немецких солдат. Но говорят, что около одного охотничьего домика консула подстерег старый егерь и застрелил его из ружья, заряженного волчьей дробью. Я не знаю, но, наверно, это правда, потому что нам об этом рассказывал Иорик Свенсен. А он всю жизнь говорил только правду и детям и взрослым.

Старик сидел неподвижно, наклонив голову и прислушиваясь к разговору. Голова его немножко дрожала: казалось, что он все время одобрительно кивает.

— Это у него уже после Нарвика, — сказал Христиансен. — Он был добровольцем в Нарвике, — его там ранило в голову. Вы не думайте, что он очень старый. Это не от старости, а от раны. Он хорошо стреляет, и если идти пешком по скалам, то он обгонит меня.

Христиансен помолчал и добавил:

— Когда мы вернемся домой, он у нас будет командиром. Я решил это здесь, а те, кто остался там, наверно, решили это там. Да, я уверен, что они так и решили. Впрочем, они думают, что мы утонули: море было, по правде сказать, очень плохое...

Мы вышли из землянки. Христиансен стоял против ветра, подставляя ему свою широкую грудь в толстой фуфайке. С запада, со стороны Норвегии, поднималось северное сияние; оно перебегало по небу огромным светлым мостом, как бы соединяя этих двух стоящих на нашем берегу одиноких людей с их родиной, скрытой за высокими серыми валами зимнего моря.

«Огонек», № 5 за 1942 г.