В шутку и всерьез

"Мы зависим от турнирных призов, которые большей частью ничтожны, – заявил Фишер в одном из интервью. – Миллионеры, правда, поддерживают шахматы, но недостаточно. Для турниров по гольфу они не жалеют и тридцати тысяч долларов, а на шахматы швыряют тысчонку или две – и еще хвастаются этим! Турнирам же присваиваются их имена, каждый должен им низко кланяться, играть, когда они захотят. И все это за пару тысяч долларов. Но и эти деньги они отсчитывают от своего подоходного налога, так что ничего не теряют".

Подобная строптивость не нравится миллионерам и их прислужникам. Не потому ли Фишер часто подвергается нападкам газет, не потому ли самый талантливый шахматист, какого порождали когда-либо Соединенные Штаты, живет в обстановке недоброжелательства?

У Фишера немало хороших качеств, которые пока еще не погибли в схватке за жизненный успех и славу.

Среди своих коллег, в атмосфере крупных международных турниров (как, например, в Стокгольме) Фишер становится "нормальным", вызывающим симпатию человеком. В эти периоды он способен на красивые принципиальные поступки. Когда на Кюрасао Пал Бенко нарочно просрочил время в партии против Геллера (чтобы дать возможность Ефиму разделить второе – третье места с Кересом и этим отомстить эстонскому гроссмейстеру за несколько поражений), Фишер отказался лететь в одном самолете со своим нечестным соотечественником. Но вот он попадает домой, где от него требуют доказательств "гениальности" – а только это может обеспечить ему безбедное существование, и тогда он резко меняется. Самозабвенно поет дифирамбы своей персоне, не скупится на обещания и угрозы, пыжится очернить и унизить коллег – словом, набивает себе цену. Именно этой-то бесцеремонности ждут газетчики, которые немедленно подхватывают болтовню и разносят ее по всему свету.

По окончании турнира в Стокгольме я долго разговаривал, с Фишером. Роберт в который уже раз жаловался мне, что корреспонденты сочиняют про него басни, приплетают и то, чего он не говорил.

– Знаете что, Бобби, – сказал я. – Вот вы жалуетесь: про вас пишут плохие статьи. А ведь вы сами виноваты в этом.

– Почему? – спросил американец.

– Зачем, например, вы так много говорите о деньгах? "Доллары, платите доллары". Попробуйте поменьше говорить о них, и тогда – репортеры потеряют один из главных козырей для нападок на вас.

– Да, вы правы, – согласно закивал головой Фишер.

Мы продолжали разговор. Вспомнили о Москве.

– Вам понравилась Москва? – спросил я.

– Да, очень.

– Вы приехали бы еще раз в СССР, чтобы сыграть в международном турнире?

– С удовольствием! – ответил Бобби и после небольшой заминки добавил: – Только при одном условии.

– Каком?

– Чтобы состав турнира был сильным и…

– И что?

– И чтобы призы были хорошие! – заключил юный гроссмейстер.

Я понял – зря старался! Нет силы, способной бороться с Желтым Дьяволом, уже погубившим душу талантливого американского чемпиона!

Черный король

Попутчики с любопытством поглядывали на высокого, богатырского сложения, но начинающего толстеть мужчину. Многие узнавали его и сокрушенно покачивали головой: "Сдает Серго, стареет!" Его помнили еще молодым, стройным атлетом, идущим во главе колонны чемпионов мира с большим, развевающимся на ветру знаменем в правой руке.

Сегодня Серго Амбарцумян был явно расстроен. А казалось бы: отчего? Едет домой, в родной Ереван, к друзьям и знакомым. Кому из уроженцев солнечной Армении не кажется самым лучшим, самым красивым город у подножья Арарата? И все же лицо гиганта– атлета было недовольным. Уж не огорчил ли его кто в Москве?

Серго то вставал и выходил в коридор вагона, то вновь бросался на нижнюю полку и вздыхал. Печалили его не неудачи в любимом тяжелоатлетическом спорте, не провал коллег, не справившихся с непослушной штангой, отягощенной набором пудовых блинов. Ему не хотелось уезжать из Москвы по причине, не имеющей никакого отношения к атлетике. Читатель, вы поймете Амбарцумяна: ему обидно было покидать столицу в момент, когда тяжелейший матч играет дорогой сердцу Тигран Петросян.

Рекордсмену по поднятию тяжестей вспоминался роскошный зал Театра эстрады в Москве, напряженное пятичасовое молчание публики, взрыв аплодисментов, когда кому-то из противников удавалось добиться победы. А на сцене один лишь маленький столик, за ним Михаил Ботвинник и Тигран Петросян. Где-то между соперниками, как заветная награда, мерещится соблазнительная шахматная корона.

Как хорошо было каждый вечер приходить в этот тихий зал, беседовать с земляками, часами глядеть на Тиграна. Если бы взгляды помогали! А потом целый день раздумывать над отложенной позицией, пытаясь угадать по расположению маленьких фигур на доске, будет ли сегодня радоваться или скорбеть Армения,

Все на свете кончается, кончился и срок командировки Серго. И вот он уезжает далеко от турнирного зала. Побыть хотя бы еще на пяти партиях, – может быть, тогда определилась бы судьба шахматного трона. Но жизненные законы неумолимы, и в документе Серго Амбарцумяна появилась отметка: "Выбыл из Москвы".