В разреженном воздухе

В 1994 году, по прошествии двух-трех недель после возвращения Фишера с Эвереста, я столкнулся с ним в Сиэтле. Я не был с ним близко знаком, но у нас имелось несколько общих друзей, и мы часто встречались на скалах или на дружеских пирушках альпинистов. Воспользовавшись случаем, он как-то надолго ухватил меня за пуговицу и принялся рассказывать о своих планах организации коммерческой экспедиции на Эверест. Он уговаривал меня принять в ней участие и потом написать о ней статью для журнала «Outside». Когда я ответил, что для человека с таким ограниченным опытом высокогорных восхождений, как у меня, было бы безумием отважиться на штурм Эвереста, он сказал: «Да брось ты, значение опыта вечно переоценивают. Тут, брат, важна не высота, а твое отношение. Ты отлично справишься. На твоем счету столько умопомрачительных восхождений — и они будут покруче Эвереста. Эверест перестал быть недоступным. Он весь опутан проводами, и мы уже вывели на нем большое „Э“. Поверь, мы уже вымостили дорогу к его вершине желтой плиткой».

Скотт возбудил во мне гораздо больший интерес, чем он, наверное, мог предполагать, и все же он не унимался. Он заговаривал об Эвересте при каждой нашей встрече и то и дело приставал с этой идеей к редактору журнала «Outside» Брэду Уэцлеру. В январе 1996 года, в немалой степени благодаря упорному давлению Фишера, журнал принял твердое решение послать меня на Эверест — возможно, говорил Уэцлер, в составе экспедиции Фишера. По мнению Скотта, это было дело решенное.

Однако за месяц до моего планируемого отъезда мне позвонил Уэцлер и сообщил, что произошли изменения в планах: Роб Холл предложил журналу гораздо более выгодную сделку. Поэтому Уэцлер попросил меня отказать Фишеру и присоединиться к экспедиции «Консультантов по приключениям». К тому моменту я хорошо узнал и полюбил Фишера и мало что знал о Холле, поэтому поначалу сопротивлялся. Но после того, как один мой надежный товарищ по альпинизму подтвердил безупречную репутацию Холла, я с удвоенным энтузиазмом согласился идти на Эверест с ним.

Уже в базовом лагере я как-то спросил Холла, почему он так хотел взять меня с собой. Тот откровенно признался, что на самом деле его интересовал не я и даже не дополнительная популярность, которую, несомненно, принесет ему моя статья. Что его действительно соблазнило, так это плоды дорогостоящей рекламы, которые он пожнет в результате сделки с журналом «Outside».

Холл объяснил, что, по условиям договора, он примет наличными только 10 тысяч долларов от обычной платы, а в качестве компенсации получит дорогое рекламное место в журнале с целью привлечь респектабельную, предприимчивую, физически активную публику, составляющую ядро корпуса его клиентов. Но особенно важно, подчеркивал Холл, что это американская публика. «Наверное, восемьдесят-девяносто процентов потенциального рынка услуг по сопровождению экспедиций на Эверест и остальные Семь вершин приходится на Соединенные Штаты, — продолжал он. — По окончании этого сезона мой товарищ Скотт, утвердившись в качестве проводника на Эверест, получит огромное преимущество перед „Консультантами по приключениям“ хотя бы потому, что он базируется в Америке. Чтобы конкурировать с ним, мы должны значительно усилить нашу рекламу в Америке».

В январе, когда Фишер узнал, что Холл переманил меня в свою команду, его чуть удар не хватил. Очень расстроенный, он позвонил мне из Колорадо и заявил, что не намерен уступать победу Холлу. (Как и Холл, Фишер вовсе не пытался скрывать, что интересую его не столько я, сколько дополнительная огласка и реклама.) Однако в итоге он раздумал соперничать с Холлом, будучи не в состоянии сделать журналу более выгодное предложение.

Хотя я прибыл в базовый лагерь как член группы «Консультантов по приключениям», а не экспедиции «Горного безумия», Скотт, очевидно, не держал на меня зла. Когда я спустился в его лагерь и зашел к нему, он налил мне кружку кофе, обнял меня. Похоже, он был искренне рад меня видеть.

Несмотря на множество внешних атрибутов цивилизации в базовом лагере, невозможно было забыть, что мы находимся на высоте более трех миль над уровнем моря. Прогулка до палатки-столовой в обеденные часы вызывала у меня одышку. Если я слишком резко вставал на ноги, у меня начиналось головокружение. Глубокий, надрывный кашель, который я заполучил в Лобуче, усиливался день ото дня. Сон стал беспокойным — это самый банальный побочный симптом горной болезни. Почти каждую ночь я просыпался по три-четыре раза — мне казалось, что я задыхаюсь. Порезы и царапины отказывались заживать. У меня пропал аппетит, и органы пищеварения, которым для усвоения пищи требовалось обилие кислорода, не справлялись и с тем немногим, что я заставлял себя съесть; в результате мой организм в целях самосохранения стал поедать сам себя. Мои руки и ноги начинали постепенно усыхать, становясь похожими на дирижерские палочки.