В путь-дорогу! Том III

Куда несло его? спрашивалъ себя путникъ. Тащили его чухонскія лошаденки къ нѣмцамъ, въ дальній, ученый городокъ. Полгода прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ, покачиваясь въ тарантасѣ, безъ цѣли поѣхалъ по большой дорогѣ погостить къ Абласову, а оттуда куда глаза глядятъ. Бытовая жизнь уѣзднаго городка очень заинтересовала Телепнева. Онъ прожилъ съ Абласовымъ почти всю вакацію. Въ первый разъ онъ былъ такъ предоставленъ самому себѣ, въ первый разъ вокругъ него была такая первобытная, такая настоящая жизнь. Познакомился онъ съ отцомъ Абласова, умнымъ старикомъ, который бесѣдовалъ съ нимъ въ свои лучшіе дни, т. е. когда не зашибался хмѣлемъ; присмотрѣлся впервые, какъ это пробиваетъ свою жизненную тропинку простой людъ, какъ ему дорогъ каждый день и часъ, какъ полна его грубая, угловатая, тупая жизнь подлинныхъ нуждъ и заботъ… И впервые ощутилъ Телепневъ истинное презрѣніе къ своему диллетантству, къ своему барству, къ своей обезпеченности, къ своимъ рысакамъ… Онъ жилъ тутъ отъ бездѣлья, онъ наблюдалъ, онъ развлекался людьми, какъ картинками; а рядомъ съ нимъ у каждаго своя забота, свое ежедневпое дѣло, свой крестъ и предѣлъ… Жилъ онъ на постояломъ дворѣ, у мѣщанки; съ утра ходилъ купаться на рѣчку и съ утра же видѣлъ всю панораму уѣзднаго быта, шагъ за шагомъ… Какъ пойдутъ дѣвки за водой, какъ потащатся возы на базаръ, что говорится въ харчевушкѣ и трактирѣ, возгласы и пересуды по дворамъ, крики и ревъ ребятишекъ, бабьи слезы, смѣхъ и пѣсни, мужская брань, мужицкій загулъ и приказное пьянство, — все это живою струею обхватывало его и казало ему заурядную, хлесткую драму жизни… Толковалъ онъ съ мѣщанами, калашниками, торговками, съ судейскими, съ дѣвчатами, съ ребятишками… все его занимало; но вездѣ онъ себя чувствовалъ бариномъ, никто изъ простыхъ людей не отзывался задушевно на его барскіе разспросы. Обидно, горько ему стало… Захотѣлось, въ самомъ дѣлѣ, надъ чѣмъ-нибудь поработать, во что-нибудь удариться… Къ тому же Телепневъ видѣлъ, какъ работаетъ его тихій, неразговорчивый Абласовъ, какъ онъ съ толкомъ дѣлитъ свое вакаціонное время на дѣйствительный трудъ и на хорошій отдыхъ… И анатомію прошелъ еще два раза, и лекціи ко 2-му курсу приготовилъ, естественными науками началъ заниматься вплотную, составлялъ гербарій, дѣлалъ опыты надъ тѣмъ, что было подъ рукой, взрѣзалъ не одну кошку и не одинъ десятокъ лягушекъ.

«Стало, вездѣ можно заниматься,» передумывалъ Телепневъ: «стало, во мнѣ самомъ сидитъ вся-то гадость, все тунеядство».

И все чаще бесѣдовалъ онъ съ Абласовымъ о томъ, какъ устроить свою студенческую жизнь, съ чего начать здѣсь и по возвращеніи въ К.

— Читай, — говорилъ ему Абласовъ и продолжалъ переписывать свои лекціи.

Мало Телепневъ прочелъ книгъ; но все-таки прочелъ ихъ вдвое больше въ два мѣсяца, чѣмъ во весь свой университетскій годъ. Къ августу онъ уже рѣшилъ, за что ему приняться. Онъ сказалъ себѣ и Абласову, что броситъ безцѣльный и пустой камеральный разрядъ и возьмется за естественныя науки. Вернулся онъ въ К. съ желаніемъ перемѣнить факультетъ и сейчасъ же начать работу въ лабораторіи… Но почему-то воздухъ города К. давилъ его, работа не клеилась; хандра нападала на него по цѣлымъ днямъ, ѣдко отзывалась въ немъ его неприготовленность; а обратиться не къ кому, кругомъ свѣдѣній ни въ комъ нѣтъ: все больше ученые пустячки, а не настоящія знанія, ни преданій, ни навыковъ, вп соревнованія… Работать въ одиночку не хватало силъ. Помаялся Телепневъ такъ мѣсяцъ-другой… «Поѣду къ нѣмцамъ, здѣсь не рука», сказалъ онъ себѣ въ одно сѣрое, осеннее утро… На эту мысль натолкнули его разсказы одного молодаго адъюнкта, только — что вернувшагося изъ Д. «Тамъ нельзя не учиться,» слышалъ Телепневъ: «тамъ все учится, тамъ васъ самъ воздухъ побуждаетъ зубрить, рѣзать, наблюдать думать!» — «И легче попасть, «думалъ Телепневъ, «не нужно выѣзжать за-границу; вѣдь Д. хоть и нѣмецкій университетъ, а все же въ Россіи, примутъ безъ экзамена, и не такъ дико будетъ въ первый разъ…» Разсказывали ему много и про студентовъ, про ихъ своеобразную жизнь, про связь профессоровъ со слушателями, про академическое равенство, про всеобщую жажду знанія и дѣла, про поэтическія преданія, обычаи и формы…

Схватился онъ за все это какъ за якорь спасенія, и въ половинѣ ноября, съ увольнительнымъ свидѣтельствомъ, простившись со своими закадыками — Горшковымъ и Абласовымъ, ѣхалъ сухопутьемъ то въ саняхъ, то на телегѣ въ дальнія Ливонскія страны. Проѣздомъ пожилъ два денька съ Мироновной и Лапинымъ и даже съ бабушкой, въ это время гостившей въ дикомъ домѣ. Въ Москвѣ онъ познакомился съ семействомъ Софьи Николаевны, но не заживался тамъ. Ему было даже тяжело съ этими людьми, хотя они прекрасно его приняли… А тамъ чугулка и сѣрый, мокрый, ноябрскій Петербургъ, — только утолившій Телепнева. Онъ спѣшилъ къ своей новой жизни, его не влекла столичная суета; онъ назначалъ для этого другое время, когда что-нибудь удастся сдѣлать, когда не будетъ такой тоски отъ бездѣлья и такого стыда отъ барства.