В провинции

Лицо девушки вспыхнуло решимостью, ее пальцы уже коснулись цветка, но Страсть крепко схватила ее за руку. И тут началось великое замешательство. Грезы кинулись на Воспоминания, заглушая их хор своим соловьиным пением; Страсть схватила Совесть за плечи и до тех пор теснила ее, пока та не исчезла в туманной дали; Доброта держалась дольше, но затем и она отступила, опаленная огненным венцом Страсти, а Грезы обрушили на бледных ангелов прошлого целые охапки цветов, и те, отряхиваясь и рыдая, последовали за исчезающей Совестью.

Винцуня осталась наедине со Страстью.

Тогда госпожа в пурпурных одеждах прижалась к ней всем телом и из губ дохнула огнем. Ее дыхание, точно огненная змея, проникло девушке в грудь, а Страсть нашептывала ей слова любви и ласки, пока Винцуня не почувствовала, что огненная змея обвивается вокруг ее сердца. Она вздрогнула и, точно очнувшись от сна, огляделась вокруг.

Было тихо, смеркалось. Перед ней стояла белая роза, вечерний ветерок, веявший от окна, слегка шевелил ее лепестки, и казалось, цветок просит девушку: «Вплети меня в косы»!

— Уже темнеет, а его все нет, — прошептала Винцуня. — Может, и совсем не приедет?

Ее охватила тревога.

«Может, я его чем-то обидела, — думала она, — плохо танцевала или сказала ему что-нибудь неприятное». Во дворе раздался стук колес.

— Приехал! — воскликнула Винцуня и вскочила на ноги с бьющимся от радости сердцем.

И тут же посмотрела на розу. Вот он, последний, решающий миг, мелькнуло в голове. Надо сейчас же, немедленно вплести цветок в волосы… или выбросить его и сказать: «Нет!»

И было еще несколько минут борьбы. Она закрыла лицо руками и замерла, бледная, дрожащая…

Вдруг в соседней комнате раздался голос Александра, который спрашивал у служанки, где пани Неменская и Винцуня.

При звуке звонкого юношеского голоса девушка кинулась к цветку, и руки сами воткнули его в косу. В мгновение ока она очутилась у двери, распахнула ее и остановилась на пороге.

В минуту Александр тоже не шевелился, только смотрел; белоснежный цветок на ее голове, как звезда, сиял в сумрачном свете.

— С розой! — воскликнул Александр, бросаясь к девушке. — Значит, любишь меня и будешь моей?

— Люблю и буду твоей! — тихо ответила Винцуня, а он упал перед ней на колени и осыпал ее руки поцелуями.

XI. Раздумья Александра

Александр вернулся из Неменки возбужденный, ликующий. Родители, несмотря на усталость, ждали его, сгорая от любопытства.

— Ну что? — спросил пан Ежи, когда сын с какой-то особенной нежностью прильнул к его руке.

— Предложение принято, папенька! — весело ответил молодой человек, и в его голосе прозвучала хвастливая нотка.

Оба, и мать, и отец, радостно хлопнули в ладоши.

— А как отнеслась тетка? — спросил пан Ежи.

— Сначала, когда я почтительнейше стал просить у нее руки ее племянницы, она очень расстроилась; чуть не со слезами на глазах заговорила о Топольском, что, мол, они ему так обязаны и так далее. Но Винцуня поцеловала ей руку и сказала: «Милая тетя, иначе быть не может, я пану Александру уже дала слово!» Ну и тут мы пали на колени, и она нас благословила.

— Слава Богу! — воскликнул пан Ежи. — Молодец, парень, лихо справился! Правда, жаль мне немного Топольского, но как-нибудь обойдется. Он не так глуп, чтобы убиваться из-за девушки… Да и что за радость от жены, если она тебя не любит, брак без любви гроша ломаного не стоит… Да, нравится мне твоя Винцуня, хорошенькая девчушка и, видно, добрая, ласковая, к тому же и с недурным приданым, а уж влюблена, должно быть, без памяти, если ради тебя отказала такому достойному человеку, как Топольский… Ну, благослови вас Господь!

Александр припал к родительским ногам. Мать его целовала, приговаривала, всхлипывая: «Мой ты Олесик, мой единственный сыночек!» Отец молча крутил седой ус; помолчав, он велел сыну встать и, глядя на него серьезным добрым взглядом, заговорил:

— Послушай, Олесь! В эту важную для тебя минуту жизни мать целует тебя и плачет; что ж, на то она и женщина, чтобы изливать свои чувства в поцелуях и слезах. Я же — старый мужик, огрубевший в трудах, нежничать и слезы лить не умею, однако это не значит, что я тебя не люблю. Может, я далее слишком любил тебя, когда ты был ребенком, и поэтому плохо воспитывал. Ну ладно, прожитое, что пролитое — не соберешь, теперь поздно жалеть о прошедшем. Выслушай же отцовский совет и наказ, пусть хотя бы сегодня моя любовь окажет тебе услугу…

Он украдкой смахнул набежавшую слезу, затем продолжал: